Благодаря щедрости Сталя Купер быстро развесил небольшое, но превосходное собрание его работ. Специально для «замка кубистов» художником был отобран великолепный пейзаж Агридженто (1953), тот, на котором алые крыши проступали на оранжевом фоне неба и который занял в экспозиции почетное место. Полотно было повешено внизу, у начала лестницы, так что ему пришлось соперничать с огромной стенописью Фернана Леже, задававшей тон на верхней площадке лестницы, но оно выдержало это противостояние с успехом – на мой взгляд, даже слишком успешно, в ущерб Леже.

Сталь за короткое время стал завсегдатаем Кастилии, Куперу до обожания нравилась его безмерность, и этот размах, с которым он ел, пил и хохотал или вдруг по временам погружался в меланхолию. Куперу очень нравились тонкость и ясность его суждений о живописи, блеск его формулировок и оборотов речи. На наше счастье, большая их часть сохранилась в его письмах. Читая их публикации, я словно снова слышу его низкий голос, звучащий так по-русски, так не вязавшийся с острой и сложной хореографией его мысли…»

После долгих вечерних разговоров в замке Купера о Браке, Матиссе, Эркюле Зехерсе де Сталь, как рассказывает Джон Ричардсон, «исчезал в ночи за рулем своего грузовичка… В лунные ночи он иногда останавливался, чтобы сделать зарисовки. Он говорил нам о своей зачарованности «пустотой» одного из отрезков дороги близ Кастилии, который и лег в основу его аскетического пейзажа «Путь на Юзес», целой серии каких-то неровных и голых кусков дороги, написанных очень блеклым черным, зеленым и серым. И между тем, эти шесть отрезков дороги приобретали некое единство, таинственная магия которого заставляла нас всякий раз при проезде прибавлять скорость, чтобы скорее миновать это место… Мчать мимо во весь опор…»

Как можно понять из этих рассказов, Никола то веселился, ел и пил, то впадал в черную меланхолию, которую Ричардсон считает чисто «русский» (точно знаменитый доктор Крепелин был не немец, а русский и лечил всю жизнь не немцев, а этих экзотических русских). Любопытно, что старый знакомец де Сталя, симпатичный Жак Матарассо из Ниццы, которого Никола, как и обещал, навестил через десять лет, в том самом 1953-м, вовсе не удивлялся внезапным приступам депрессии у де Сталя. Он сказал мне, что русские всегда так: то они веселы, то впадают в дикую тоску.

– Вы же знаете русских, месье Борис?

– Немножко, месье Жак.

Нельзя сказать, чтоб говорливый Джон Ричардсон ничего не знал о тогдашних бедах де Сталя. Кое-что знал. Но и без этих крайностей всякий интеллигентный европеец уверен, что знает и про «славянскую меланхолию», и про «татарскую кровь», и про толстоевского (или даже солженицкого).