– Я так никогда не думала. Ты сделал мне самый драгоценный подарок: ты научил меня работать, – желая увидеть его улыбку, я добавила: – Я имею в виду, что ты научил меня затачивать карандаш острой бритвой!»

Зима 1982 года выдалась длинной. Теперь Алексеев не писал дочери писем, но часто звонил. В свою последнюю весну он посетит заседание Фонда Юго в Коллеж де Франс – поприсутствует на презентации первой голографической картины Ги Фимене «Полёты птиц», представлявшей анимированные оригинальные фотографии Этьена-Жюля Маре.

Понимая, как отцу тяжело без близких – уже не было ни Саши-Александры, ни Этьена Раика, ни Клер, – Светлана закрывает свою галерею в Бостоне и в августе приезжает в Париж. Она хочет взять на себя юридические хлопоты, связанные с наследством Клер. Застала отца в «очень напряжённом и раздражённом состоянии». Прожила с ним неделю – готовила, помогала разбирать накопившиеся счета, приводила в порядок сад. Читали, гуляли и подолгу разговаривали. Каждый день после обеда отец рассказывал ей о наиболее важных событиях своей жизни. Они должны были прозвучать в будущем фильме на игольчатом экране. «В основе картины лежала история его собственной жизни. Каждый эпизод должен был сниматься как бы через рамку оконного стекла движущегося поезда». Говорили и о том, сколько денег для этого понадобится. Он давно подал заявку на грант в Министерство культуры, но деньги всё не приходили. Участвовать в работе над фильмом Светлане пришлось отказаться: она не могла оставить так надолго свою галерею. «По отцовскому тону я поняла, что мой отказ его очень расстроил».

У Жака Друэна сохранилось письмо к нему Алексеева, наполненное тоской по ушедшей Клер: «Париж, 2 января 1982 года. Дорогой друг, мадам Боде (редактор "Вестника") была так добра, что прислала мне Бюллетень с вашей исполненной благородства статьёй. Я очень хочу поблагодарить Вас за те чувства, с которыми я только что перечитал её. Я буду перечитывать её снова и снова в те моменты, которые высокомерные люди называют "депрессией", а простые люди "тоской". Ваши слова смягчают её. Спасибо. Помогите мне воздать должное Клер. Вы единственный в Канаде и в мире, кто знает, что мы изобрели и что Клер построила при моём участии. Это был первый совершенный игольчатый экран, которому она дала название NEC (новый экран). Свою работу она выполнила блестяще. Передайте жене мои наилучшие пожелания на Новый год, сделайте всё возможное, чтобы она была счастлива и гордилась вами.

С дружескими чувствами Ваш Алексеев»[149].

Трагическое письмо он отправил в Италию, навсегда прощаясь с ещё одним младшим другом Джанальберто Бендацци: «Я сделаю то, что тебя огорчит. Он любил Клер и создал с ней собственную родину, – написал нам в письме Бендацци. – Реальная советская страна ему, "белогвардейцу", была недоступна. Будь она достижима, контраст между повседневной жизнью и его милыми воспоминаниями был бы разрушительным. Когда я впервые встретился с ним в Париже, он отвёл меня в русский ресторан. В свои последние, стариковские дни он пытался говорить со мной по-русски. "Алёша, мы всегда общались по-французски или на английском. Я не могу ни слова сказать по-русски". "Как ты можешь быть моим другом и не говорить на моём языке"!»[150]