Я помню вернисажи этих выставок… художников… публику, — как теперь бы мы сказали, очень «классовую»! Графы Комаровские, Стеллецкие, Гауши, еще какие-то рукодельные стилизаторы!

Стилизаторы под все: под иконы, под перламутровые табакерки XVIII века, под подушечки, вышитые бисером… И так все аккуратненько, чистоплюйски… с «подлизоном» и с улыбочкой!

Вот иногда и хочется «отшелушить» от «Мира искусства» Александра Бенуа, острого, меткого, наблюдательного, так хорошо чувствующего художественную форму… когда она сделана, выражена в некоем психическом порыве и когда она вылизана, чистописательски, на пятерку, отполирована…

Отшелушить от этих чистоплюев или мастеров с наигранной бравурностью! Выделить Бенуа от искусства, порожденного самим же Бенуа!..

Тень трагедии, — личной или общественной, — сжигающая страсть, страсть, перехлестывающая границы дозволенного и общепринятого, — вот что эти изрисованные бумажки, исписанные холсты превращают в искусство! Без этого отблеска внутреннего жара не рождается чудо, не рождается искусство. А мимо этих изрисованных бумажек и тряпок так легко пройти позевывая!

Можно отнестись ко всей этой продукции как к сугубо личному делу, добыванию денег, перекладыванию их из кармана «любителя и мецената» в свой собственный карман! Или опять-таки чисто личное предприятие, выписывание себе счетов, весьма солидных, из государственных касс, счетов, подписанных или невеждами или взяточниками!..

Да! Тень трагедии!

Костер Савонаролы сделал лица Боттичелли такими горькими, а в позах Микеланджело заклокотала лава подземных взрывов!

Расстрелы, изнасилования женщин, суды инквизиции породили офорты Гойи!

Предчувствие, да, гениальное предчувствие будущего человечества XX века, породило искусство Ван Гога, циничных рыжих девок Тулуз-Лотрека, выстроившихся в очередь для осмотра!

Как угадан XX век в его самой античеловеческой сущности! Вся чувствующая, вся мыслящая Европа замерла, была загипнотизирована биллиардом в ночном кафе!

Как отразилось это в «Мире искусства»? Никак!

Я помню выставку в Аничковом дворце весной 1922 года! Выставку, с которой я снял свои вещи, несмотря на уговоры Добужинского!

Мы шли с вернисажа с профессором Гвоздевым, по своим вкусам вполне «европейцем». Он долго молчал, а потом вымолвил:

— Ни одного темперамента, ни одного даже просто сильного жеста!

Выставка в залах Аничкова дворца.

— Ах! Вы еще не видели? В той зале! Сомов! Очаровательно!.. Бегите, бегите скорее… Маркиза делает пи-пи… на горшочке!

Вот в этом и был исторический изъян «Мира искусства»! Вот почему это эстетическое сообщество не выдержало «экзамена истории».