Ну, а как же обстоит дело со статьями Александра Николаевича? С этими блестящими страницами о технике, о нервных касаниях Габриеля Сент-Обена, Фраго, о нерукотворных сангинах Калло?

Их читали, конечно, его соратники, но они не могли повлиять на сверстников, так как ведь он не был «диктатор»!

Их читали и ими «восхищались», конечно, но их читали, как «Записки охотника»! Упиваясь стилем!

Эти статьи повлияли на следующее поколение, а оно или все было выбито на фронтах, или скомпрометировано, раздавлено, как поколение индивидуалистов и последышей буржуазного Запада!

Но это уже после фронтов!

Выжили только «Весенники», — на то они и весенники, чтобы выживать!

Выжили те, кого Александр Николаевич считал «мертвецами»!

Расцвет подделок чужих подписей!

Видоплясов — проба пера.

Видоплясов — проба пера, Уланов — тож.

«Ах! Федор Михайлович, Федор Михайлович, как это вы все хорошо предугадали, не только Великого инквизитора, но и графика Видоплясова! Последыша „Мира искусства“».

Предусмотрели самую душу лакейства!

Видоплясовщина — вот новый термин, который я ввожу в современную эстетику.

Неужели мне не будут благодарны потомки!

В те времена, то есть в начале 20-х годов, на «уделе» Госиздата сидел Ионов, сидел как в Путивле, во времена князя Игоря. Называли его «сам». Его вкусы были непререкаемы, распоряжения неоспоримы.

Его самым любимым художником был ремесленник Лео! Остальные терпелись… Даже к Чехонину отношение было подозрительное…

Я был у него даже один раз в кабинете. Конечно, моя обложка была забракована.

Он был вечно как бы наэлектризован, взвинчен от упоения собственным величием, полнотой власти. Ну, разумеется, и отношение к людям было «путивльским» или «замоскворецким».

Для старых петербуржцев-мирискусников все это казалось «распоясавшимся хамством».