Тут ничего нельзя схватить за нос. Тяжелая конкретность во власти невесомого интеллекта…

Я стремился добиться этого приоритета «невесомости» в своих псковских этюдах. Я рисовал портрет «Ведьмы», на которую мне как на ведьму указали ее соседи. Персонажи «Земство обедает» меня не удовлетворяли, я видел в них больше!

Я описываю тонюсенький-растонюсенький «слойчик», не слой даже, той петроградской жизни. Жизни художников, поэтов, даже не ученых! Это сливочки в бадейке молока, которые можно снять безопасной бритвой! 15–20 человек, ну, тридцать от силы, в нации в 200 миллионов человеко-единиц, человеко-едоков! Пожалуй, даже и бритвой не снимешь. Французы изловчились выдумать «словечко» для этого: «Point de fleur». Точки цветка! Мы не имели надобности в этом понятии!

Мне скажут: это узко! Да, это мелко! Не думаю.

А та Большая Жизнь бурлила, рвала скалы, и неслась Великая Река по новому руслу. Сколько новых людей приехало в этот город. Приехали учиться, приехали действовать, а не «услужать», как раньше! Быть дворниками и горничными!

Они учились в вузах, жаждали вступить на высшую ступень культуры в жизни, они выгружали мокрые дрова из барж в свободное от «учебы» время (это слово появилось тогда, раньше русский язык не принял бы его в свое лоно как «урода»). Работали по ночам на железной дороге, чтобы как-то улучшить паек, чтобы «пошамать» и отдохнуть на «койке»! И грызли, грызли гранит науки!

Но я не призван быть бытописателем эпохи! Я не писатель. Я ведь и этот «слойчик» стал описывать случайно.

Но вы бы зарисовали их!

Нет! Жизнь требовала, чтобы я рисовал их «романтически», с прищуренными глазами! Реальность люди не ценили. Она их угнетала и придавляла! Может быть, они были правы!

Я рисовал крестьян и был в этом свободен! Последние годы они еще носили тот облик, который носили тысячелетия…

Я уверен, что Аристофан в «Лисистрате», описывая «Скифа», ночного караульщика в Афинах, описывал русского мужика, толстовского мужика!

Разве художник не имел права последний раз в него всмотреться! Ведь после блестящего спектакля находятся люди, которые, сойдя со своих мест, подходят к барьеру оркестра и аплодируют действующим лицам! Мне как художнику хотелось сделать то же!

Великий город мелел, как Великая река… Уходила вода из почвы… Не было ассигновок., или они были «урезаны». Это все новые слова, к которым надо было привыкнуть… Москва забирала себе все деньги, людей… энергию, инициативу… Но только ли во всем виноваты эти самые деньги, которые можно давать или не давать… Может быть, и что-то… «венецианское», внутренняя усталость! Появились эксперты прекрасного, «спецы» по вкусу, консультанты по художественной культуре. Эрудиты, эрудиты, эрудиты — тридцать тысяч эрудитов, как сказал бы незабвенный Иван Александрович Хлестаков, и он был бы здесь более прав, чем относительно «курьеров»! Перенасыщенный раствор эрудитовизма! Вот они-то и потребовали, чтобы было «не хуже»!