Большое внимание партии приходилось также уделять работе среди ремесленников, которыми были полны маленькие города и местечки Подольской губернии. Пришлось мне побывать также в небольшом городе Могилеве-Подольском. В нем жизнь тоже была очень своеобразна. Маленькие дома, лавочки, в которых продавали всякую мелочь, здесь же различные ремесленные заведения. От всего веяло стариной и какой-то наивностью – это была еще старая и глухая русская провинция, чуть ли не похожая еще на провинцию Гоголя. Наивностью и простотой веяло ото всего – от одежды прохожих, от внешнего вида домов, от вывесок.

Помню одну из таких вывесок, вызвавшую во мне смех. Она гласила: «Портной специально брюк»… Но и в этом, как будто всеми забытом и глухом городе начала пробиваться новая жизнь. Как и в каждом провинциальном городе, в нем была главная улица, пересекавшая его в длину. И вечерами на этой улице начиналось гуляние – главным образом, конечно, молодежи.

По молчаливому соглашению отдельные участки этой улицы были заняты каждый какой-нибудь одной из существовавших тогда в Могилеве-Подольском политических организаций – Бундом, социал-демократами или социалистами-революционерами. Каждая организация ограничивалась прогулками только в своем участке. У каждой была как бы своя «биржа» – они так и назывались: «биржа бундистов», «биржа эсдеков», «биржа эсеров».

Каждый, у кого было какое-нибудь дело к одной из этих организаций, легко находил нужных ему людей – это заменяло то, что у нас, на севере, называлось явками, то есть конспиративными квартирами, на которых революционная организация принимала всех, являвшихся к ней по делу, всех приезжавших в этот город. Здесь, в Могилеве-Подольском, все это носило примитивный и наивный характер.

В маленьком городе все хорошо знали друг друга – не только его семейное положение, род занятий, но и образ мыслей: всем было известно, что молодой Давид Рабинович был бундистом, старший сын раввина Кагана был меньшевиком социал-демократом, а его младший сын, горячий 18-летний Гриша, – убежденным социалистом-революционером и пламенным проповедником террора.

Думаю, что хорошо все это знала и местная полиция, которая легко бы могла, в случае надобности, переловить всех местных революционеров на их «биржах». Иногда она это и делала – в городе происходили периодические облавы и аресты. Но тогда было такое время, что революционеры размножались с быстротой грибов после летнего дождя: пронесутся аресты, а глядишь – через несколько недель все «биржи» уже опять на своих привычных местах, только лица переменились. В этом тоже было немало наивного, но немало и идеализма!