Те, кто остался в Париже, столкнулись с ограничениями военного времени. Для защиты населения от бомб было введено затемнение, назначен комендантский час – с девяти вечера до пяти утра. Сирены звучали повсеместно. Архитектурные памятники города были защищены мешками с песком. Опасаясь бомбежек, рабочие разобрали витражи Сен-Шапель и упаковали основные произведения искусства Лувра. Шедевры, в том числе – трехтонная крылатая статуя Ники Самофракийской и великая «Мона Лиза» Леонардо да Винчи – перевезли в замки долины Луары колоннами грузовиков с выключенными фарами.

Но после первоначального всплеска активности все затихло: ни бомбежек, ни вторжений немцев. Поэтому первые несколько месяцев войны назвали drôle de guerre – фальшивая война. «Это не похоже на настоящую войну, – писала в своем дневнике интеллектуалка Симона де Бовуар из Парижа. – Мы ждем, но чего? Ужаса первой битвы? На данный момент это похоже на фарс – люди торжественно надели противогазы, окна кафе затемнены».

Когда была объявлена война, кинотеатры, рестораны и бары закрыли свои двери для публики. Однако в течение следующих нескольких недель и месяцев парижане начали расслабляться. Столица вернулась в состояние, близкое к довоенному. «Мы забыли о предупреждениях о воздушных налетах… мы почти никогда не выходим из дома с противогазом. Это вышло из моды».

1939 год подходил к концу, а признаков войны все еще не было. Проживавший на северо-востоке Франции философ и писатель Жан-Поль Сартр суммировал чувства многих, когда писал в ноябре: «Война никогда не была более неуловимой, чем в последние дни. Я остро ощущаю ее отсутствие, потому что если войны нет, то какого черта я здесь делаю?»

Cartier Paris оставался открытым, хотя и с меньшим количеством товара и сокращенным персоналом. Из тех, кто был освобожден от службы в армии, самыми важными в Париже оставались Луи Коллен и Поль Муффа. Оба проработали в фирме не один десяток лет и хорошо знали опасности войны, доблестно сражаясь в 1914–1918 годах. Они были верными людьми, их можно было оставить за главных. «Наши драгоценные предприятия, – писал Дево в 1940 году, – хорошо оснащены в человеческом плане, чтобы пережить трудный период». Не всем ювелирам так повезло. «В Van Cleef мобилизован почти весь персонал», – отмечали те, кто остался в Cartier Paris.

Услышав о начале войны, Луи Картье принял решение обосноваться в Сан-Себастьяне, ему нравилось бывать на море: «воздух баскского побережья ему подходит». Были также амбициозные планы восстановления испанской виллы, поврежденной во время гражданской войны. Никто не понимал, почему он пошел на такие расходы в столь тяжелой ситуации, но Марион предположила, что, возможно, он плохо соображает. Луи «очень встревожен», сообщила она, и жалуется на бессонницу. По пути в Испанию Луи забрал свою дочь Анну-Марию из Швейцарии, где она находилась в санатории после нервного срыва, последовавшего за смертью Рене. Ей поставили диагноз «тяжелое и прогрессирующее психотическое расстройство, которое отрезает ее от реального мира». Анна-Мария нуждалась в постоянном наблюдении, поэтому не могла поехать с отцом в Сан-Себастьян; Луи перевез ее в клинику во Франции. Жаки и Клод присоединились к Луи в Испании после объявления войны, но после того, как 14-летний Клод начал учиться в местном лицее Биаррица, Жаки уехала в Будапешт, обещая скоро вернуться.