В итоге прихожу на сцену с моим репетитором Ю. Фатеевым и нашим концертмейстером. Такой поздней репетиции в моей жизни не бывало. Но в Мариинском театре любили поставить меня в неудобные условия, такие, чтобы было нескучно. А на самом деле получилось очень любопытно.

Мариинский театр к полуночи резко обезлюдел и зажил своей таинственной жизнью: было слышно, как он дышит, то и дело раздавались то тут, то там какие-то звуки, скрипы, шорохи, наверняка там и привидения водятся. Отрепетировали, пока я переоделся, все ушли, выключили даже дежурный свет. Иду на выход через сцену с видом на зрительный зал – я такой красоты не видел никогда – абсолютно пустой, роскошный театр со звенящим звуком.

А на дворе конец февраля, снег почти растаял, начались туманы. В Коломне питерской, где Мариинский театр стоит, и днем-то не очень много людей ходило. А тут глубокая ночь, вообще ни души. Выхожу, а туман густой как молоко. Соседних зданий нет. Консерватория, что напротив, тоже пропала. Красиво и очень страшно, потому что ходить по улицам тогда было небезопасно. Ни людей, ни машин, полная тишина. Держась рукой, как слепой, за театральный фасад, ощупью добравшись до главного входа, я замер: на небе, в проеме между облаками, только золотой крест Никольского собора, над которым висела луна. Ничего вокруг, сплошная молочная пелена, виден только крест. Луна его освещает, как будто она – фонарь. Не знаю, как я добрался до храма, но до дома Бенуа ни одной лампы на улице не горело. В какой-то момент я почувствовал себя Альбертом в «Жизели», который идет по лесу к могиле Жизели.

«Баядерка» прошла очень прилично. Вихарев вдруг вызвался меня до дома проводить: «Мне надо с тобой поговорить». Идем, Сергей мне: «Коля, прекрати танцевать на коленях». Он был прав. Видимо, у меня уже связок на левом колене не было. Я не чувствовал, но со стороны могли видеть, что я как-то не так приземляюсь. Я покивал, покивал. Ну а куда денешься, когда такая нагрузка, Германн и Квазимодо – вообще все на коленях. Вернулся я в Москву, пошли «Пиковые дамы» одна за другой. Ничего не болит, зачем врачу показываться?

Тут меня подловил В. Я. Вульф: «Коля, хочу сделать про тебя программу у себя в „Серебряном шаре“». А это было раннее утро, понедельник, в Большом театре выходной. Над моей головой, над кроватью, висел спикерфон – такая разновидность телефона, по которому можно разговаривать не снимая трубки, достаточно нажать кнопку. Я спросонья ничего более умного не нашелся сказать, как: «Виталий Яковлевич, я же еще жив». Он же в своей программе, которая сначала шла по Первому каналу, о великих артистах, уже ушедших на тот свет, рассказывал. А мне и тридцати лет не исполнилось. Мы с ним посмеялись. «Серебряный шар» обо мне вышел практически через месяц, в день премьеры «Юноши и Смерти». Я тогда в Токио много факсов с поздравлениями получал. Прямо из гримерки звонил В. Я. Вульфу и руководителю Первого канала К. Л. Эрнсту, благодарил их. Но не буду забегать вперед…