В пятницу на чай приходил Литтон и с некоторым ехидством уверял, что его поразило мое мастерство, работа и компетентность, ибо он считает меня лучшим из ныне живущих рецензентов, изобретателем нового стиля прозы и построения предложений. В комплиментах обычно заключена похвала, которую люди хотели бы получить сами. Но мы на удивление честны и четко понимаем смысл сказанных друг другу слов. Литтон утверждал, что ему претит собственная стереотипная манера письма: точки с запятой, недосказанности и чрезмерная последовательность. Не согласившись, я поделилась своим ощущением о его рисках и призвала писать пьесы, рассказы, что угодно, лишь бы сломать стереотипы ранних викторианцев. После тома о [королеве] Виктории в той же манере он собирается следовать моим советам. Потом есть денежный вопрос — Литтон должен зарабатывать и не может писать рецензии. Мне нужно заниматься Аддисоном[1189] и другими книгами, а я протестовала, что не являюсь халтурщицей; Литтон же рискует превратиться в Логана, первоклассного дилетанта. С этим он согласился, после чего мы поговорили об Аддисоне, прочли отрывки из «Жизни» Джонсона[1190] и в целом отлично повеселились. Он рассказал мне о принцессе Софии[1191] и герцоге Камберлендском[1192].
На вечеринку к Сквайру.
Я знаю, что хотела передать свое ощущение деградации вечеринок Сквайра, но впечатление угасло и воскрешать его нет смысла. Мы провели неделю в Эшеме (со вторника по вторник). Там со мной произошла странная вещь: я планировала очистить сознание и более сосредоточенно читать печатные материалы, как через увеличительное стекло. Все произошло с точностью до наоборот. Я клевала носом, дремала и чувствовала, как солнце посылает моему мозгу сигналы искать покоя в тени. Я писала у открытого окна, выходящего на усеянное лютиками поле, где овцы нежились в своей праздности; короче говоря, обнаруживалось, что утро уже прошло, а написано всего несколько строк — так было с Аддисоном и остальными после чая. Наш корабль стоял на якоре настолько прочно, что уже не верилось ни в движение, ни в возможность перемен; казалось, мы застряли в синеве. В один из дней появилось облако, но для него не нашлось прибежища и наплыва туч не случилось. Очарование Эшема вновь наполнило чашу до краев. Нами овладели дикие идеи построить дом у «Lay[1193]». Потерять все точки опоры в этом регионе казалось немыслимым. Л. проехался на велосипеде по округе и привез новости о старинном поместье «Denton», что вселило надежду, полностью развеянную осмотром дома на следующий день. Для популяризации этого огромного душного, плохо освещенного, слегка заплесневевшего и обветшалого особняка владелец — лондонский трактирщик, ослепленный при покупке аристократическим именем, но не сумевший убедить свою жену жить там, — разработал целый план по запуску линии омнибусов, которые будут курсировать из Лондона и привозить людей в поместье на чай. Одно такое пиршество явно состоялось, о чем свидетельствовали длинные деревянные настилы и несколько десятков зеленых бокалов для вина, но затея не удалась. Лондонцы видали и более соблазнительные достопримечательности, нежели поместье «Denton», которое все еще выставлено на продажу. С мыслью о строительстве дома, крепко засевшей в моей голове, я отправилась в Чарльстон с ночевкой и полностью избавилась там от подобных фантазий. Описывать здесь всю историю, рассказанную устно уже несколько раз, было бы скучно. Однако мы с Нессой очень сильно поссорились — давно такого не бывало — по поводу оформления «Королевского сада», шрифта и гравюр по дереву; она решительно отказалась иллюстрировать рассказы на моих условиях и дошла до того, что вообще усомнилась в ценности «Hogarth Press». По ее мнению, обычная типография справилась бы лучше. Это укололо и остудило меня. Не то чтобы она озлобилась или впала в крайность — нет, именно разум и контроль придают ее обвинениям такую суровость. Как бы то ни было, я уехала довольно растрепанной и, по совету Л., сделала остановку в Льюисе, чтобы осмотреть дом на холме. Изысканность и чопорность коттеджей Суррея настроили меня против Уайт-хауса[1194], и я поплелась обратно в Льюис в не очень веселом настроении, учитывая, что мне предстояло провести там еще три часа. В попытках скоротать время и не более того я расспрашивала миссис Уичерли[1195] о домах, и она, вяло рекомендовав несколько и обрисовав трудности нынешней ситуации в целом, вдруг вспомнила об одном, недавно появившемся на рынке, маленьком и старом, возможно, немного простоватом для тех, кто привык жить в Эшеме, и расположенном почти в самом Льюисе коттедже. Я навострила уши, опасаясь, что мне говорят лишь то, что я хочу услышать. Я прошла по переулку и свернула у часовой башни на уходящую вверх дорожку, в конце которой увидела возвышающуюся крышу необычной конусообразной формы. Затем все пошло немного быстрее. Пожилая и скромная женщина, хозяйка коттеджа, показала мне дом. Насколько моя удовлетворенность маленькими комнатами, видом из окон, древними стенами, просторной гостиной, общей чудаковатостью и атмосферой места была результатом долгого и тщетного подбора подходящего, недорогого (£300 за право собственности) коттеджа, я не знаю, но по мере осмотра комнат во мне росло желание покончить с поисками, взять этот дом и сделать его своим постоянным жильем. Возможно, потом я повеселюсь, когда вновь прочту, как мои желания росли, пока не превратились в физический пыл, способный преодолеть любые препятствия. Мне понравился треугольный островок сада с видом на город; овощи с одной стороны, трава с другой; забавная дорожка вокруг дома; хозяева не обошли вниманием и нас. Короче говоря, подстегиваемая колебаниями Уичерли и намеками на другого покупателя, который, кстати, ранее уже успел отказаться, я взяла дом на месте. Льюис в тот день с его многочисленными деревьями и ракитником[1196], заливными лугами, сияющими на солнце домами с эркерными окнами и широкой Хай-стрит выглядел очень заманчиво и достойно. Финал истории, которую пора заканчивать, состоит в том, что мы купили Раунд-хаус[1197]; теперь нам есть где сидеть и спать до конца жизни.