Мы, однако, поехали дальше: Л. в Эшем, а я в Чарльстон, где был Мейнард и много оживленных разговоров. Он говорит, что разочарован. То есть он больше не верит в стабильность того, что ему нравится. Итон[1230] обречен; правящие классы и, возможно, Кембридж тоже. Эти выводы навеяны мрачным и унизительным зрелищем мирной конференции, где люди бесстыдно боролись не за интересы Европы или хотя бы Англии, а за собственное переизбрание в парламент на следующих выборах. Они не абсолютно циничны, у них были приступы здравого смысла, но злой рок, казалось, с самого начала овладел этим мероприятием, и вскоре ни у кого не осталось сил сопротивляться. М. подал в отставку и теперь преподает в Кембридже, ежедневно отклоняя выгодные предложения, поступающие из деловых контор, готовых, по словам Дункана, платить £4000 в год с условием неполного рабочего дня. На следующее утро мы все очень рано поехали в Лондон; Несса собиралась встретиться с мистером Чолмели[1231] по поводу образования Джулиана. После обеда мы развлекли себя балетом[1232], а затем отправились на Гордон-сквер; все казалось немного сверкающим и нереальным, как это обычно бывает после деревни и в присутствии Нессы.
В пятницу, 4 июля, я отправилась на чай к Кэтрин, поскольку начала чувствовать, что наши встречи подходят к концу; не знаю, насколько это серьезно, но если она уедет за границу, то что вернет ее?[1233] Марри, бедняга, бледен и печален, ведь КМ только-только встала на ноги. Погода, конечно, берет реванш за предыдущий сезон щедрости. Каждый вечер мы растапливаем камин. Хуже холода только серое небо, из-за которого все сущее будто находится в тени.
В субботу мы ходили на конное шоу[1234], где я увидела бедное старое чучело — королеву Александру[1235], по-прежнему размалеванную точно юная роза, хотя ей около 75 лет, и она способна лишь хромать по лестницам, как дряхлая прачка. Притворство можно сохранить только на лице.