5 декабря, пятница.

Еще один пропуск, но дневник, по-моему, дышит ровно, если не сказать аккуратно. Заметила, что, с тех пор как мы вернулись, я не открыла ни одной греческой книги и почти ничего не прочла, кроме книг для рецензий, следовательно и времени для написания собственных текстов у меня тоже не было. На этой неделе у Л. по вечерам немного поднималась температура, вызванная малярией и посещением Оксфорда — места смерти и разложения[1324]. Я почти напугана полной зависимостью от Л. и своей ограниченностью. Мой разум, отвлеченный тревогой или чем-то еще от освоения чистых листов бумаги, похож на заблудившегося ребенка; я брожу по дому, сажусь на нижнюю ступеньку лестницы и плачу.

«День и ночь» до сих пор трепещет во мне и отнимает кучу времени. Джордж Элиот никогда не читала рецензий, поскольку разговоры о ее книгах мешали работать. Я начинаю понимать, что она имела в виду. Я не принимаю похвалу или критику слишком близко к сердцу, но они отвлекают меня и заставляют оглядываться назад, вызывая желание объясняться и разбираться. На прошлой неделе меня ранили абзацем в «Страннике»; на этой неделе Олив Хезелтайн залечивает мои раны[1325]. Но лучше я буду по-своему писать о «четырех страстных улитках», чем стану новой Джейн Остин, как утверждает КМ.

6 декабря, суббота.

Во вторник я обедала с Сесилами[1326]. Возможно, это мое первое появление в образе маленькой Львицы. Бибеско[1327] пожелали встретиться. Лорд Крэнборн[1328] восхищен мной. Элизабет оказалась более милой и менее яркой, чем я ожидала. У нее сдержанные манеры замужней матроны, которая не напрягалась говорить умные вещи. Мне показалось, что она немного нервничала, когда мы общались у окна. Возможно, ей не нравится взгляд другой женщины на себе. Она бледная и приземистая, с оживленно выпученными глазами цвета смородиновой булки. Но ее воодушевление — результат хорошо натренированного ума, долгое время пребывающего среди себе подобных. «В старости воспоминания сменяют характер», — говорила она, рассуждая о леди Д. Невилл[1329]. Опять же, они помогают записывать мысли, но между написанием и публикацией — пропасть. Помнится, это было сказано после моего опрометчивого оскорбления в адрес леди Гленконнер[1330], ее тети, и Уиндема Теннанта[1331]. В легком смущении она отвернулась, пытаясь откреститься от восхищения леди Г. Полагаю, ей хочется занять достойное место среди интеллектуалов. Бибеско — красивый и приветливый мужчина из мира такой роскоши, что особого интереса не вызывает, а его английский чересчур сложен для восприятия, поэтому общаться напрямую почти невозможно. Как и у всех иностранцев, у него серьезная педантичная речь: «Я предпочитаю верить только тому, что может подтвердить мой разум», — или как-то так. Лорд Роберт, как обычно, был приветлив, внушителен, дружелюбен и остроумен, несмотря на распятие на цепочке для часов. Лорд Крэнборн — скромный и кроткий человек с большим землистым лицом без подбородка, в блестящем синем сюртуке и брюках — внешне очень похож на Сесила. В тот день Крэнборн был на лекции в Лондонской школе экономики. Когда все ушли, я осталась поговорить с Нелли о гадюках, слугах, Джордж Элиот и «Дне и ночи».