Национальность определялась не объективными обстоятельствами, а личным решением. Хотя мать его была немкой, Лайош Кошут объявил себя венгром, тогда как его дядя стал видным словацким патриотом. В то же время многие люди не видели очевидных причин для выбора какой-то конкретной национальности. Один военный в начале XX в. вел дневник на четырех языках: на немецком он писал о полковых делах, на словенском вспоминал возлюбленную, на сербском рассказывал о песнях своего детства, а на венгерском — о сексуальных фантазиях. Часто люди по-разному определяли свою национальность в зависимости от ситуации (например, финансовой выгоды) или вообще не задумывались о ней, объясняясь на нескольких языках или на смешанном арго. Те, кто избегал явной национальной принадлежности, сами становились изгоями: люди, не нашедшие места ни в одном из стремительно крепнущих национальных сообществ, презрительно именовались «гермафродитами» или «земноводными»[477].

Национальную идентичность навязывали соседи, родители, друзья, школьные учителя. Но правительство и чиновники также не оставались в стороне. Конституция невенгерской части империи, так называемой Цислейтании, обнародованная в декабре 1867 г., гарантировала право национальностей на «сохранение и развитие национальной культуры и языка», в том числе посредством образования. Два года спустя это право реализовалось в законе об обязательном бюджетном финансировании любой школы с преподаванием на национальном языке, если обучаться в ней изъявили желание более 40 учеников. При этом список национальностей и языков оставался узким и многие языки и диалекты, на которых говорили в империи, не признавались: лемковский, гуцульский, идиш, фриульский, далматинский и т. д. В итоге при переписях населения, проводившихся в Цислейтании после 1880 г., гражданам предлагалось выбрать свой «повседневный язык» (Umgangssprache) из закрытого перечня, в котором значились немецкий, чешско-моравско-словацкий, польский, русинский, словенский, сербохорватский, ретороманский, румынский и венгерский.

Опросник венгерской переписи 1881 г. был гибче: он оставлял возможность вписать «родной язык», если его не нашлось в предложенном списке. А в списке между тем присутствовали цыганский, армянский и язык немых. Но даже здесь результат вышел, в общем, таким же: людей вынудили разделиться на лингвистические блоки, изжив переходные формы, которые делали понятие национальности более расплывчатым и потому более проницаемым. Вместе с переписями появились этнографические атласы, на которых территории этнических групп заливались сплошными цветами, без промежуточных оттенков, и этнографические музеи, где полуразвалившиеся деревенские дома становились символами национальной самобытности[478].