В конце февраля 1942 года, как обычно, я возвращалась домой. Подойдя, увидела выбитые стекла и распахнутые и сорванные с петель двери. Со стороны Лиговки в дом попал снаряд и разворотил стену. Я бросилась в квартиру, вошла в свою комнату и стала звать сына, но он не отзывался. Наконец нашла его забившимся в угол, под кроватью. Полуживого я схватила его и принялась отогревать своим теплом.

Дверь в кладовку оказалась цела. Уложила в нее одетого в пальто и закутанного в одеяло сына, затопила печурку, приготовила и накормила сына и заперлась с ним в кладовке, где мы провели ночь.

Утром пришли девушки из МПВО. Они помогли вставить в окна вместо стекол фанеру, поправить двери. ‹…›

Водопровод в домах не работал. Жильцы нашего и окрестных домов ходили на улицу Радищева, где брали ее из водопроводного люка. Как-то утром пошла я за водой. Выхожу из ворот своего дома и вижу: на мостовой и тротуаре лежат трупы. Они были завернуты в простыни и зашиты, но все равно силуэты человеческого тела легко угадывались. Я работала в военном госпитале и не впервые видела умерших, но неприбранные трупы, лежащие на улице, произвели на меня гнетущее впечатление. Ходила я тогда медленно, вернее не ходила, а плелась, но тут откуда только силы взялись. Я с саночками, на которых стояли кувшин и ведерко для воды, быстро по сугробам объехала трупы и поплелась дальше. Они меня так напугали потому, что тогда пришлось впервые увидеть умерших, оставленных их близкими прямо на улице.

В дальнейшем доводилось видеть и худшие сцены, но они уже не производили столь сильного впечатления. ‹…›

В очереди за водой стояли опухшие и ослабевшие от голода люди. Каждое движение давалось им с трудом. Воду доставали медленно. Подошла моя очередь, я наполнила и поставила на санки ведерко и стала набирать кувшинчик, вернулась к своим санкам, а ведерка нет. Осмотрелась по сторонам и вижу: какой-то здоровенный на вид мужчина схватил и тащит мое ведерко. Догнать его и отнять ведерко я не могла. Ноги опухли от голода, не было сил. Поставила я свой кувшин на санки и поплелась домой, глотая слезы.

В конце марта 1942 года произошел со мной такой случай. Пошла я в булочную, что на углу улиц Некрасова и Маяковского, за хлебом. Подошла моя очередь. Продавщица вырезала из карточек талоны на меня и сына, взвесила хлеб и подала его мне. В этот момент стоящий сзади мужчина выхватил у меня из рук хлеб и весь паек засунул себе в рот. Сам упал, тут же в булочной на пол, давится и ест. Страшный, глаза безумные и какие-то стеклянные.

Женщины, стоявшие в очереди зашумели, но помочь мне ничем не могли. Видя, что я плачу, некоторые заплакали вместе со мной.