Комиссар был мрачен и строго спросил у меня: «Почему умер боец?» «Его смерть мне непонятна», – ответила я.

– Что значит непонятна? Он лечился у вас?

– Нет.

– Он болел?

– Нет, – отвечала я.

– Как могло случиться, человек не болел и умер? Быть того не может. Значит, он болел, был болен, а вы его не лечили? Это чрезвычайное происшествие, вы будете отвечать, я вызову комиссию, и вас за это дело передадут в трибунал.

Комиссар был в гневе, он не говорил, а почти орал на меня. Слова его до меня не доходили, и даже слово «трибунал» меня не испугало. Меня мучила одна мысль. Почему умер? Что за болезнь привела его к смерти? Вышла от комиссара отупелая, ноги мои подкашивались. Мне казалось, что все на меня смотрят и считают меня виновной. ‹…›

Вскоре нашу санчасть посетил Крупнин, заместитель начальника санитарного отдела Балтийского флота. Мы были хорошо знакомы по Военно-морской медицинской академии, где он был начальником нашего курса. Он был добрый и отзывчивый человек, и слушатели его глубоко уважали.

Я подробно рассказала о своей работе и своих нуждах. Он слушал меня внимательно и не перебивал. В конце беседы я спросила, почему у нас, не болея, умирают бойцы. Перед отбоем ходили, говорили, ни на что не жаловались, а утром их обнаруживали в кроватях мертвыми? Что эта за болезнь? Такой мы в академии не изучали. В клиниках у профессора Лонга и Тушинского больных с такими заболеваниями не видали.

Крупнин тяжело вздохнул и сказал: ты права, Тоня, такие болезни мы не изучали и таких больных никто из нас не видел. Эта болезнь называется дистрофией, она делится на группы 1, 2 и 3. Это заболевание вызвано голодом – это болезнь блокированного Ленинграда, а ваш батальон питается по второй категории, а не как на фронте. Норма питания ваших бойцов и командиров немногим отличается от гражданского населения, вот почему у вас участились случаи смерти от дистрофии, от голода. Эта смерть тихая, без страданий и наступает внезапно. Чаще умирают мужчины, особенно пожилые.

26 декабря [1941 года]

Во время тревоги спустилась в бомбоубежище. Там был весь личный состав батальона, находившийся на отдыхе от вахты. Я с трудом узнала скрипача Каца, он сильно похудел.

– Где же вы были, почему не приходили в санчасть? Я решила, что вас уже перевели в ансамбль.

– Благодарю вас, доктор, за внимание, что не забыли меня. Я был на задании, только что вернулся с группой бойцов.

По окончании тревоги я с Кацем поднялась в санчасть. В кабинете я осмотрела его, он так похудел, что были видны его кости, обтянутые кожей, – это был живой скелет. Я предложила ему лечь в госпиталь, но он категорически отказался.