Дома сын посмотрел на меня и увидел, что хлеба нет. Глаза его наполнялись слезами, но есть не попросил. Я ему ничего не сказала, схватила брюки мужа и пошла на рынок в надежде обменять их на хлеб. Подходит ко мне мужчина и спрашивает:

– На что меняете брюки?

– На хлеб.

Он дает мне буханку и говорит, что здесь килограмм. Я обрадовалась, схватила хлеб и засунула его себе под пальто. В этот момент меня и мужчину задержал милицейский патруль. В пикете на Мальцевском рынке было много людей: задержанные, сотрудники милиции. Пока дошла до нас очередь, мужчина доставал из-под ватника куски хлеба и ел, а окружающие с завистью глядели на него. Увидев это, милиционер заметил: «Ничего, весь не съешь». И оказался прав. Когда подошла наша очередь, сотрудники милиции обыскали мужчину и изъяли несколько буханок хлеба. Дежурный милиционер составил протокол, и мужчину тотчас же задержали для дальнейших разбирательств.

Затем сотрудник опросил меня. Я рассказала, что муж погиб на фронте, дома меня ждет голодный сын. Хлеб, полученный мною в обмен на брюки, взвесили. Оказалось, что он весит всего 700 г вместо обещанного килограмма. Меня спросили, что я возьму назад, хлеб или брюки. Я выбрала хлеб. Мне довесили его до килограмма и отдали. Я спрятала хлеб и, счастливая, побежала домой.

Увидев много хлеба, сын очень обрадовался. «Ты, мамочка, разрежь его на маленькие кусочки, и будем есть его понемногу». Я так и поступила. Мы поели и легли спать. Но заснуть не смогли. Хлеб не «давал». Подремлем минут двадцать – двадцать пять и просыпаемся. Сын спрашивает:

– Мама, ты спишь?

– Нет.

– Давай съедим еще по кусочку.

Так продолжалось до тех пор, пока не съели весь хлеб. На утро нас разбудил вой сирены воздушной тревоги и слова диктора, вылетающие из черного рупора репродуктора: «Граждане, воздушная тревога».

Последнее время мы с сыном перестали ходить в бомбоубежище. Тяжело стало спускаться в подвал и снова поднимать на третий этаж. Тревог было много. Они могли тянуться по много часов. Мы прижимались ближе к друг другу, чтобы было теплее, и продолжали лежать.

В один из дней, возвращаясь домой, мы с сыном попали под артобстрел нашего района. Мы перешли на другую сторону улицы, менее опасную. Тогда в Ленинграде были помечены стороны всех более опасных при обстрелах. Так вот, мы с сыном перешли на противоположную строну улицы и благополучно продолжили свой путь. Вскоре дали отбой – обстрел нашего района прекратился. Войдя в свой двор, мы увидели, что люди выходят из бомбоубежища.

Посреди двора стояла женщина средних лет. Одета она была по-блокадному – в ватник, ватные брюки, на голове черный шерстяной платок, на ногах валенки с галошами. В каждой руке она держала по большой французской булке. Ее окружали женщины, вышедшие из бомбоубежища. Она размахивает булками и кричит: