Итак, я эмпирический, который в пиджаке и штанах, не произвожу никакой мысли, не произвожу никакого понимания. Просто потому что у меня нет таких органов изначально. Ну откуда у меня орган понимания? Орган мысли? Орган любви? Орган чести? Орган совести? Орган веры? Каким органом, способом, методом я могу вообще осуществлять эти акты? Я могу есть, пить, спать, заниматься сексом, как-то чувствовать телом среду. Но в этом плане у меня такая же селезенка, печень, сердце, почки, как и у всех других живых существ. Только я просто двуногий и бескрылый. А вот органы понимания и мышления формуются, лепятся, творятся вместе с актами творения. Хотя мы конечно твердо убеждены, что мысли рождаем мы, эмпирические существа. И что мысль есть некий продукт какого-то внутреннего процесса, идущего в нас. Мы тешим себя иллюзией, что мы производим мысли, рождаем их некоей своей активностью, вследствие некоего внутреннего психологического или же физического процесса. Это иллюзия детерминизма произведения [ПТП 2014: 753]. Это великая иллюзия. Она вполне объяснима. Я изрекаю некие слова, мне кажется, весьма умные, следовательно, я мыслю, значит я рождаю мысли.

Понятно, что слова – не мысли. И я не рождаю мысли. Я не смогу никогда породить мысли. И я – это не тот, кто в пиджаке и штанах, с селезенкой и печенкой. Этого Я мыслящего ещё нет в этом мешке с костями, двуноногом и бескрылом существе. Но должно случиться нечто, типа падающего яблока, и должна быть некая моя готовность, напряжение, состояние открытости к встрече с неизвестным (не важно – объектом, предметом, другим человеком). Если яблоко падает, то мы должны быть готовы к этому падению, «должны быть достойны этого падения, то есть быть там в полноте самого себя, и тогда из него в нас придет то, что из нас не могло быть получено простой сообразительностью» [ПТП 2014: 754].

Рамочное, предельное, исходное условие – быть готовым и открытым. Но как я могу быть готовым, если во мне ничего изначально нет? К встрече надо быть готовыми. Где взять опору, чтобы удержать режим открытости? В пределе ведь это готовность к встрече со смертью, поскольку и вся жизнь есть подготовка, упражнение в смерти (М. К. ссылается на известную идею Платона). Смерть предполагает уничтожение собственной дряни и пестование в себе духовной органики. Этот «отказ от детерминизма мысли самим собой – одно из упражнений в смерти, смерти самого себя, и вот такими упражнениями мы можем рождаться в мысли или к мысли, к впечатлению, или к встрече с другим человеком», к соприкосновению с другим [ПТП 2014: 755].