Это медведь лезет по дереву, он очень худой, поэтому его из-за дерева не видно.

А это кто?

А это играющие в домино мужики потеряли доминушку, залезли под стол, только задницы торчат.

А это кто?

А это охотник с собакой за забором. Впереди ружье охотника, сзади хвост собаки.

Работа с такими образами-гештальтами – хорошее упражнение в детстве, демонстрация того, что мы видим, и видим ли некий цельный образ. И если видим цельный образ-гештальт, то видим и его детали (ружьё, лапы, задницы, заборы, шляпы и проч.).[160]

М. К. приводит пример рисунка с мексиканцем для иллюстрации своей идеи – если мы видим, то видим сразу целым и целое, и после видения можем видеть (понимать) детали. Но это понимание не выходит как следствие из знания или понимания деталей. Мы понимаем сразу. Или не понимаем. Это понимание не является следствием чего-то, не детерминировано материальными причинами. Если мы знаем и понимаем, то тем самым и находимся в континууме понимания, в котором уже известно, что этот образ – образ мексиканца [ПТП 2014: 784]. Но, заметим, такое понимание выступает следствием моего визуального опыта. Опыта, но моего.

Понимание не является передачей элементов из рук в руки, из одной точки в другую. Понимание вообще не передается как вещь. Есть нечто, что уже существует как целое со множеством точек-соприкосновений. И мы понимаем это множество как целое. Но если совершаем полную артикуляцию. Чтобы понять, что на рисунке мексиканец, во мне должно быть это целое, это «неделимое обстояние дел». Это неделимое обстояние дел Леонардо и называл cosa mentale.

Заметим, такие cosa mentale в натуральном, эмпирическом мире не существуют. Они рождаются вместе с нами, с нашим опытом. Через порождение умных вещей мы являем мир из небытия, и через это делаем самих себя существующими, то есть собственно реальными.

Почему мне нравится на картине дерево? Точнее, оно вызывает во мне реакцию? Хотя в натуральной жизни я прохожу мимо деревьев каждый день. Потому что на картине не натуральное дерево, а «умная вещь», образ, то есть мысль художника в образе, в краске. Почему мне нравится или вызывает эмоцию образ предмета, который в натуральной жизни – обычная вещь, привычная деталь? Художник являет мне не дерево, а эту самую cosa mentale. Предъявляет мне концентрат мира и через него являет мне мир. Я этого дерева, этого предмета, яблока, стола, девушки, сроду не видел, имея глаза. Потому что не было у меня органа зрения.

В действительности, помечает М. К., мы тем самым обсуждаем проблему существования, и прежде всего существования нас самих. Это существование я понимаю актом принятия, всматривания, а не выяснения причин (откуда?). Чтобы встретиться с чем-то, кем-то, чтобы увидеть лицо другого, я всматриваюсь в него, а не выясняю причину, откуда оно? Если мы хорошо разглядим лицо как целое, то мне понятно и все остальное. Не откуда ты, а кто ты? М. К., не называя, приводит пример феноменологической редукции, принцип всматривания. А это значит, что вопрос о существовании – не технологический вопрос и не вопрос причин, а вопрос места, вопрос – кто ты и где ты? Не откуда ты, а кто ты и что ты есть? На этот вопрос отвечаешь полной артикуляцией. Если же не доделываешь её до конца, то кормишься объедками, сам оставаясь всегда полусуществом, с полупереживаниями, а тогда меня и нет, я не существую, и нет мира, он не существует, поскольку акт явленности не совершается [ПТП 2014: 787].