Зачем описывать свои прошлые психологические переживания, марать бумагу? Жизнь есть жизнь посредством книги, романа, посредством духовной формы-опоры, органа жизни. А поэтому целью творения является не описание некоей психологии, а создание формы, дающей шанс явиться человеку. Поэтому целью романа выступает вообще не человек. М. Пруст в этом смысле не гуманист, отмечает М. К. Его роман – антигуманистический. Человек не может быть целью. Равно как и средством. Он имеет шанс стать. И только. Он такой странный случай, событие бытия, он может случиться, но очень сложными путями, для чего и надо пройти пути, свои пути [ПТП 2014: 799]. А «путь по определению есть путь собирания в области заранее незнаемого, которое ниоткуда нельзя узнать» [ПТП 2014: 798].

Собирая себя в пространстве событийных точек, я фундирую своё место, которое есть всегда моё, незаменимое, незаместимое, сингулярное, добавляет М. К. Какая-то точка всегда должна быть, и только та, в которую ты поставлен, через которую прочерчивается твой путь. Место, путь, живое действие испытания делает тебя живым, не в твоей кажимости про тебя, не в намерениях, не в мечтах и пожеланиях, а в реальности. Более того, если ты остаёшься только в твоих мечтах и пожеланиях, то и ты остаёшься той самой недоделкой, полусуществом, полуумом, полулицом, испытывая лишь получувства.

Структура личности при полудействии так и не выделывается. Дело же не в нравственном смысле, а в смысле реального действия, его осуществимости, личность есть и у вора, и у убийцы, у большого грешника, она делается в его поступках, в которых он рискует и действует, и как действует и испытывает – таким и делается, такой у него кристалл и получается. А структура личности – это кристаллическое образование, не кисель. Но здесь как раз большой грешник и проверяется. Он потому грешник, что даёт себе право предать, взять чужое, переступить, поэтому никогда не изваяет свой кристалл. За него надо страдать. Преступник потому и действует преступно, что страдать не желает.

Удивительно, что одержимый концептами и идеями догматик гораздо страшнее тихого святого праведника, который вроде бы ничего и не сделал. Но если догма берётся в руки фанатиком, то жди море крови. М. К. ссылается на Белинского (случайно, по ошибке назвав Чернышевского, это не важно), который ради своей теории счастья готов насильно вести тысячи людей на смерть. Пусть погибнут тысячи, если речь идёт о страданиях и счастье миллионов. Нас не пугают тысячи жертв! Зато миллионы обретут тысячелетнее царство свободы. Известный метод. Так призывали первые революционеры. Так призывали и большевики. Это такой садистский прием. Ради своей догмы её носитель готов жертвовать одними (по его мнению, лишними, не подходящими) ради других, относясь к ним как к материалу. Как мифологический герой Прокруст, укладывавший людей на своё ложе. Тем, у кого ноги оказывались длинными, он обрубал их, тем, у кого короткие – удлинял. Такое садистское занятие. Ради своей догмы садист-идеолог готов отбраковывать не подходящий человеческий материал.[162]