Тогда человек имеет шанс вообще что-то знать. Он узнаёт себя из разных истоков, но истоков испытания. И не важно, вычитал он что-то про проблему феномена или проблему веры, или добра и зла, или не вычитал. Не имеет значения, читал ли он Э. Гуссерля или не читал про проблему феномена. Но как обычно это бывает, например, молодая аспирантка вычитывает из работ Э. Гуссерля что-то про феномен, делает какие-то выписки, читает других авторов, пишет статьи, потом защищает диссертацию, например, об «этическом человеке» у Э. Гуссерля – она просто пересказывает прочитанное, демонстрируя «пустоту учености». Мы это уже неоднократно обсуждали. Проблему феномена и поступка М. К. узнал не из книг Э. Гуссерля или М. М. Бахтина, или М. Хайдеггера. А потому ему нет нужды их цитировать или не цитировать. Проблема вообще не в этом. Если по ходу размышления он вспоминает Л. Витгенштейна или М. Хайдеггера, он их называет. Но может и не называть. Дело вообще не в этом.

Поэтому навигация выступает, в отличие от спекулятивного познания мира онтологическим действием, поскольку устанавливает мою собственную реальность, моё существование. Это единственная возможность быть человеком, то есть быть живым, не обязательно хорошим или героем! Речь идёт не о добрых делах, речь идёт о действиях, которые делают тебя реальным! Преступник, вор-рецидивист, рискующий каждый день, совершающий свои действия, реален, в отличие от доктора наук, профессора, пишущего свои теоретически опусы о природе воровства, читающий об этом лекции, ни за что ни разу не отвечавший, ни разу не рисковавший, не испытавший. А потому собственно антропология, слово человека о самом себе, может быть только поисковой или навигационной. Не может быть антропологии теоретической, спекулятивной. Только в навигации можно что-то начинать понимать про самого себя, реального, а значит что-то модно сказать о самом себе как человеке. Ведь сказать можно только про реальное сущее. Про то, что не существует, сказать ничего нельзя, точнее, это будут спекуляции и домыслы.

Понятно, что только про этот опыт и можно помыслить. И только про такой опыт испытания и свершения и можно что-то писать. Точнее, создавая роман испытания, ты начинаешь быть. В этом скрыт смысл писания. Просто писать роман, что-то там сочинять, быть сочинителем романов и трактатов – излишнее роскошное занятие. Для этого нет ни жизни, ни времени, ни сил, ни здоровья. М. Пруст признавался: «<…> ради того, чтобы создавать рядом с жизнью ее описательный дубль или дубль своих прошлых переживаний, я никогда в жизни не взял бы перо в руки, я слишком болен и слаб для этого бессмысленного труда» (цит. по: [ПТП 2014: 799]).