Советская революция конца октября 1917 года достигла Тобольска фактически не раньше Нового года. Как только началась борьба, Тобольск был отрезан от остального мира, и в течение довольно долгого времени туда не доставляли никаких газет. Затем неожиданно была получена большая связка газет, и стали полностью ясны все детали тех ужасных событий. Я никогда не видел Императора таким потрясенным. На мгновение он был совершенно не в силах сказать или сделать что-нибудь, и никто не осмелился произнести ни слова. Затем постепенно вновь началась наша обычная жизнь, но с одним отличием. Все те, кто жил вне дома, должны были переехать туда — или их больше не впускали в дом. Надвигающаяся опасность была очевидна для всех, и это сильно нас сблизило. Мы старались найти для себя более интенсивные виды деятельности: уроки, работа в саду и, наконец, спектакли, в которых принимали участие все Дети и учителя, и даже однажды Император. С наступлением поста спектакли прекратились, и, по мере того как советская власть постепенно распространялась по нашей губернии, происходило все больше изменений. Нашего дружелюбного коменданта сменил товарищ Родионов, молодой служащий тайной полиции. Кремль также направил в Тобольск своего специального комиссара, товарища Яковлева, доверенного моряка-коммуниста. Насколько я могу судить, он казался порядочным человеком и был настолько вежлив по отношению к Императорской Семье, насколько позволяли обстоятельства. Тем временем по всей Сибири развернулась борьба с советским режимом, и Тобольск перестал быть безопасным местом для содержания Императорской Семьи под стражей. В апреле товарищ Яковлев неожиданно раскрыл тот факт, что он получил приказ из Москвы увезти Императора. Это сильно расстроило Императрицу, и, с разрешения Яковлева, Она решила сопровождать своего мужа. Было очевидно, что Их положение стало чрезвычайно опасным и вполне могло окончиться трагедией. Родители и Дети были очень привязаны друг к другу, любое расставание причиняло им боль, а в тех тяжелых обстоятельствах оно не предвещало ничего хорошего и могло стать расставанием навсегда.

Вечер накануне отъезда члены Императорской Семьи провели вместе, без посторонних. Все мы были очень мрачны и подавлены. Сопровождать Императора, Императрицу и Их третью дочь, Великую Княжну Марию, было позволено только князю Василию Долгорукову, вице-камергеру, придворному врачу доктору Боткину, камердинеру Императора, служанке Императрицы Анне Степановне, повару и лакею. Хотя Анна Степановна и пыталась скрыть свой страх, он все равно вызывал жалость. Совсем незадолго до этого она сказала мне: „О, мистер Гиббс! Я так боюсь большевиков, я не знаю, что они могут сделать с нами“. В 11 часов в тот вечер для Императорской Семьи был накрыт вечерний чай, и к нему Они пригласили всю свиту. Это был самый скорбный и гнетущий вечер, который я когда-либо посещал. Говорили мало, не было притворного веселья. Атмосфера была серьезной и трагичной — подходящая прелюдия неизбежной катастрофы. После чая члены свиты спустились вниз и просто сидели и ждали, пока в 3 часа утра не был дан приказ выезжать. После болезненного расставания с Цесаревичем и другими Детьми Император и Императрица спустились вниз в зал, где мы все в последний раз выстроились в ряд! Императрица, Великая Княжна Мария и, наконец, Император. На застекленном крыльце при свете звезд мы сказали друг другу последнее „Прощайте“. Императрицу и Великую Княжну Марию посадили в крытую повозку, а Император должен был занять место рядом с Яковлевым в открытой повозке. Когда они отъезжали, было еще темно, но, используя долгую выдержку, мне удалось сфотографировать тарантас Императрицы, хотя сфотографировать сам отъезд не удалось. Больше я никогда не видел Их живыми.