— «Прекрасные» так не жили, — сказала она. — Калужнин был нищим.

— Как раз «прекрасные» плохо жили, — возразил я. — Вот плохие жили прекрасно.

— Вы шутник, — улыбнулась старушка, оценив юмор.

Комната, в которую мы вошли, оказалась просторной и светлой. И хотя Василий Павлович жил этажом выше, я понимал: квартира — зеркальное отражение той, сверху.

Я огляделся. Низкая мебель в комнате с высокими потолками казалась здесь неуместной. Единственное, что, вероятно, не изменилось, — окна. Именно через такое и смотрел на Литейный Калужнин.

— Что вам рассказать, даже не знаю, — задумалась старушка. — Тихий был, молчаливый, ни с кем не общался, не варил на кухне, в комнате держал керосинку и примус. Что достанет, то и погреет.

Я внезапно подумал: не жена ли это часовщика, о которой сосед рассказывал милиционеру? Вряд ли. За пять лет все же можно увидеть человека, если он живет рядом.

— ...Дверь Калужнина находилась у входа, — вспоминала старушка. — Бывало, выскользнет из квартиры, никто его и не видел.

— А в блокаду?..

Старушка всплеснула руками, не дав мне закончить фразу.

— Ой, натерпелись! А ваш даже не знаю как выжил! В начале сорок второго, когда мы с дочерью уезжали, он стал совсем доходягой. Живой труп, вот каким его помню.

— Не погиб, слава богу. Вы тоже перенесли голод?

Подобие гордой улыбки мелькнуло в ее взгляде:

— Мы — другое дело!

И объяснила:

— Муж у меня был замечательный часовой мастер, как говорят, с золотыми руками, работал у Павла Буре. Заработок был приличный. Я даже покупала мясо. Не очень много, но полкило доставала. А вот Калужнин и сейчас не пойму чем питался... — И призналась: — Я с довойны припрятала кофе. Люди-то знали: война скоро начнется. Я и решила купить. И, выходит, не просчиталась. Однажды даже Василия Павлыча угостила. Встретила в коридоре, он так жалко глядел, что я предложила чашку. Помню, взял, а руки в язвах. Я так испугалась, еще заразит дочку.

Нет, ее запасливостью я удивлен не был.

Но в ту секунду я словно почувствовал муку Калужнина, его боль, предощущение унизительной голодной смерти.

Она говорила и говорила. Это были приключения ее защищенной жизни, которые для меня значения не имели.