Правда, милиционер предупреждал, дом был на капитальном, но все же, все же... Захотелось постоять перед дверью, за которой когда-то жил Василий Павлович Калужнин.

Все здесь было уже другим. Раньше двери старого Петербурга не ставились из прессованного картона, это были мощные дубовые двери, выбить которые, казалось, попросту невозможно. Нынешние, плоские, без элементарной фаски, красились едким коричневым цветом.

Дворник, молодая женщина в джинсах, собирала в совок окурки.

Одна ступенька на лестнице была выломана напрочь. Я перешагнул провал. Под ногой зияло дупло, как рана.

— Нужно было здорово поработать, чтобы выковырять такое! — сказал я.

— Танцуют, — объяснила дворник.

— В парадной?

— Клуба еще не дали.

Я поднялся, постоял около калужнинской двери и, не зная, что дальше делать, стал неторопливо спускаться. Было слышно, как шаркает метлой дворник, загоняя в провал мусор.

На третьем этаже дверь неожиданно распахнулась. Вышла женщина в сером пальто и в шляпе. За ее спиной стояла старушка — я невольно посторонился.

Еще секунда, и старушка закрыла бы двери.

— Простите, — опередил я. — Вы давно здесь живете? — Я заставил взглянуть на себя женщин.

— С тридцатых, — сказала старушка, приветливо улыбнувшись.

— Не помните ли, этажом выше, в квартире шесть, жил художник?

— Василий Павлыч Калужнин?! — сразу кивнула старушка. — Мы рядом квартировали в блокаду. Я-то здесь после капремонта.

— Пойду, мама, — перебила дочь. У нее были свои заботы.

Мы так и остались у распахнутой двери. Старушка глядела на меня с любопытством: вроде не аферист, человек приличный.

— А вы ему кто? Василий Павлыч был одинокий, знакомые вроде случались, но родных...

— Нет, я его не знал, никогда не видел. Ищу тех, кто его помнит. Говорят, он был прекрасный художник.

Удивление вспыхнуло в глазах старушки, этого было нельзя не заметить.