«Обман, иллюзия, — говорил он себе. — Давно ничего этого нет в жизни...»
Он неожиданно придумал строчку стихотворения и даже обрадовался.
— Сочинитель, — поддразнил он себя, вкладывая возможно больше иронии в это старинное слово.
Ритм, не совсем четкий, идущий откуда-то издалека, завладевал Фаустовым постепенно, превращался в
пульсацию-стук в висках. Слова повторялись и повторялись.
И снова, как наваждение.
И тут же вопрос, удивление:
Где-то далеко на слове «булка» разорвался снаряд, поставил точку к его сочинительству. Фаустов остановился, поглядел вперед — разрушений не было. Но и страха он не испытал. Фактически он уже ничего не боялся, кроме голода. Голод мучил его все время, голод казался неутолимым.
На перекрестке топтался человек. Издалека Фаустов решил: человек танцует. Только танец был странным. Человек словно бы отбегал в сторону, застывал на секунду и бежал вперед, на прежнее место.
«Милиционер? — решил Фаустов. — Или оголодавший сумасшедший».
Он прошел несколько метров и увидел мольберт: на улице работал художник.
— Идет война, — вслух подумал Фаустов, — вокруг умирают с голоду, а искусство живет... Этот пишет город... Я что-то бормочу, складываю в строки... Выходит, есть нечто посильнее смерти...
Фаустов поздоровался с художником, перевернул ведро и присел передохнуть и поглядеть чужую работу.
На холсте был