На перекрестке мы остановились, мне было направо, ему — дальше, вперед.

Г. нахлобучил кепку, защитил ее от порывов ветра, коротким и хитрым взглядом пробежал по моему лицу.

— Совет на будущее, позволите? — спросил он.

Я кивнул.

— Когда найдете картины (а вы их найдете, помяните мое слово) и станете писать книгу, не старайтесь заполнить все пустоты, не придумывайте небылиц, не фантазируйте, не обманывайте читателя. Недосказанность, открытая неизвестность для читателя много ценнее всех ваших предположений. Оставьте место для воображения. Ощущение неисчерпанности темы многого стоит. Только тогда ваш роман или повесть обретет перспективу...

Мне оставалось лишь усомниться, даже слегка пошутить с ироничным коллегой.

— Вы говорите так, будто все уже давным-давно в порядке. Может, сесть дома, сложить руки и ждать? Картины, архив все равно найдутся.

Он расхохотался.

— Вообще-то «горячо», вы близки именно к тому, о чем я думал. Тень растревожена. Ждите. Случай, уверен, сам вас отыщет.

———

Все, что происходило в жизни Фаустова, становилось предметом его творческих раздумий.

По свойству таланта пережитое, оказавшись на бумаге, не равнялось тому, что Фаустов пережил, а как бы оптически преломлялось.

Описывая события, Фаустов словно бы доставал бинокль и «налаживал» оптику то в максимальном приближении, то отстраняя изображаемое от себя. События, детали и увеличивались и уменьшались настолько, насколько Фаустову это было нужно, а случалось — и менялись до неузнаваемости. И тогда только Фаустов мог, вероятно, объяснить, что за этим стояло в реальной жизни.

Садясь за письменный стол, Фаустов начинал священнодействовать; теперь он уже был не в силах отделить собственное воображение от конкретного воспоминания, воображение заполняло то, что воспоминание теряло.

Однажды я пришел к Фаустовым, когда старик сидел за столом и, как обычно, повернув голову и прищурив глаз, с необыкновенной быстротой строчил что-то на листе бумаги. Улыбка скользила по его губам — вероятно, Фаустову нравилось сочиненное.

Мой приход, как обычно, не раздражил его, а скорее обрадовал.

— Пишу воспоминания о Шварце, — сообщил он мне с явным удовлетворением. — Удивительный человек! Несравненная личность!