На кого он похож?! Кто из больших мастеров мог так?! Василий Чекрыгин? Да, юный гений Чекрыгин с его «глубинным пространством, заполненным не объемами, а полупрозрачной массой светотени, мерцающей и неуловимой».

Но у Чекрыгина мистическая таинственность, а здесь здоровая открытость и сила. Рай, но не ад, не разрушение, а созидание, гармония и совершенство. Нет, он иной, мой художник.

Не могу сказать, отчего вспоминаю как притчу один подлинный случай.

...Была именитая, старая и больная писательница Н. Гасла ее плоть, старость сломала тело, но честолюбие оставалось прежним.

Всю оставшуюся энергию Н. тратила на чтение книг своих бывших учеников. Когда-то именно она помогала советом, писала в издательства рекомендательные письма, но теперь, когда стала дряхла, вдруг почувствовала в их успехах совершающуюся несправедливость. Как же! Она уходила в небытие, тогда как молодые продолжали набирать силу.

Каждое утро секретарь вывозил Н. в инвалидной коляске под тенистое дерево, открывая новую книгу бывшего ученика, и читал вслух повесть или рассказ. Старых писателей Н. не желала слушать, сверстники перестали ее интересовать.

В тот раз секретарь читал Н. рукопись молодого, о котором критики теперь писали как о наиболее перспективном.

Н. нервно постукивала костяшкой пальца по ручке коляски, пока секретарь переворачивал страницу за страницей. Здоровый ее глаз был широко открыт, хищно поблескивал, больное веко приспущено, от искривленного перенесенным мозговым «ударом» лица сквозило презрение — так, по крайней мере, казалось.

От главы к главе интерес Н. явно слабнул. Секретарю даже померещилось, что Н. засыпает. Он замолчал, но Н. властно подняла руку, и секретарь снова начал читать, повышая голос, — в конце-то концов ему платили за эти читки.

Н. что-то внезапно сказала, секретарь не понял. Он поднял голову и увидел, как по ее больным губам бежит, змеится улыбка.

— Хватит! — повторила она.

И он с ужасом осознал: Н. хохочет. Ее старое тело медленно колыхалось.

— Что случилось? — испуганно спросил секретарь, тревожась, что Н. недовольна его работой. — Я не так произнес слово?

— Так, все так! — сказала Н. счастливо и ядовито. — Больше никогда его не читайте. Он мне не конкурент!

— Чушь! Ерунда! — кричал тихий Фаустов, услышав историю, тогда еще не ставшую притчей. — У писателя, у музыканта, у художника никогда, ни в каком случае не может быть конкурентов! Я индивидуальность! — говорил он. — Я неповторим, как и она неповторима! Только так должен мыслить человек искусства!

Так вот он, клад! Огромный архив Калужнина, сотни листов графики, холсты в рулонах, холсты на подрамниках, картон и бумага, папки с неведомыми документами. Выходит, не зря я проделал свой путь, пролетел полторы тысячи километров.