Первая: инвентарные номера хранения работ Калужнина В. П. в Государственной Третьяковской галерее: 10442 и 10443, год — 1928.

И еще пожелтевшие листки, как бы исключающие предыдущие документы. Впрочем, это другая история, которая стоила Калужнину многих-многих сил.

В 1950 году Василию Павловичу исполняется шестьдесят лет, однако возможностей выставить свои работы по-прежнему нет. Жить все труднее и труднее. Нужна пенсия.

Десять лет Василий Павлович собирает свидетельства о своей принадлежности к искусству. Бумаги, письма очевидцев, его товарищей по выставкам, ходатайства наполняют и «Дело персонального пенсионера...», и домашний архив.

Приведу одну из них. Все вместе они кажутся бесконечной тяжбой за жизнь — вернее, попыткой Калужнина выжить.

«Секретариат правления Союза художников СССР лишен возможности принять решение в удостоверении творческого стажа художнику Калужнину В. П., поскольку он в настоящее время не состоит членом Союза художников, только в отношении которых действует постановление Совета Министров СССР от 7 августа 1957 года № 946 «О пенсионном обеспечении писателей, композиторов, работников изобразительных искусств и членов их семей».

Учитывая, что художник Калужнин В. П. выбыл из состава Союза художников в 1938 году, то есть двадцать лет назад, а правлению Союза художников СССР о его творческой деятельности за это время ничего не известно, правление Ленинградского отделения Союза советских художников может выдать т. Калужнину справку лишь о его пребывании в составе Лен. отделения Союза художников с 1932 по 1938 годы.

Секретарь правления СХ СССР Д. Суслов. 21 февраля 1958 года».

Кстати, стоит напомнить, что 1932 год и был годом образования Союза художников, Калужнин стал его членом. Выходит, даже формально стаж Василия Павловича как художника должен был отсчитываться от его участия в первой выставке, а это 1916 год.

В 1958 году Калужнину шестьдесят восемь, он старик.

Теперь надежд на выставку не возникает, да и работать он может разве тогда, когда кто-то из знакомых подарит ему акварельные краски и бумагу, — так вспоминал Г. М. Осокин.

В начале шестидесятых лаборант Мухинского училища Мельникова воспринимает нищего по своему виду художника как человека, вышедшего из тюрьмы, «испуганного на всю жизнь», — таким бестелесным и безгласным видится он ей.

«Я чувствовала, он всех боится. — И, понизив голос, прибавит: — Это случалось с теми, кто возвращался оттуда».

В шестьдесят пять лет Калужнин обращается к друзьям молодости с просьбой подтвердить стаж.