На другой день, уже опохмелившись, Алеша дал мне новый текст к эпизоду «Взрыв скалы»:

«Рабочий: Там же мрамор! Жалко!

Добротин: Жалко… Жалко… Жалко у пчелки в жопке! Взрывать!»

Но взорвался я – наговорил немало дерзостей режиссеру. Зачем? Ведь последнее слово все равно за постановщиком. А он, не повышая голоса, сказал:

– Приготовились к съемке. Играем вариант с жопкой. Мотор!

Вскоре на заседании парткома «Мосфильма» состоялось обсуждение натурального материала будущего фильма. Что тут началось! И «искажение советской действительности», и «умышленное принижение партийных, советских руководителей», и «вульгарщина в диалогах»…

Даже глубоко уважаемый мною генеральный директор «Мосфильма» Николай Трофимович Сизов сказал:

– Ну вы-то, Евгений Семенович, член парткома… Как вы могли допустить такие выражения?

Не знаю, в результате ли этого собрания или были еще какие-то мотивы, но закончить фильм предложили мне.

– Нет! – сказал я. – Эту картину может поставить только Салтыков!..

Вот что вспоминалось мне в день смерти этого неуемного человека, невероятно талантливого режиссера, давшего мне столько и радости, и огорчений…

Поздним вечером раздался звонок. Звонили коллеги, кто именно, сейчас уж и не помню:

– Помогите похоронить Алешу на Ваганьковском!

– Как вы это себе представляете? – недоумевал я.

– Позвоните мэру Лужкову…

– Суббота… Ночь уже…

– Он к вам хорошо относится, мы это знаем…

– Да бог с вами! Я-то этого не знаю… Никогда с ним не общался…

Долго ли, коротко ли длилась пауза, но передумалось многое: откажись я хоть что-то сделать в подобных обстоятельствах – потом всю жизнь буду казнить себя; но в то же время, как я могу себе позволить бесцеремонное вторжение в жизнь столь высокого начальника? Ведь ночь, предстоит беспокоить мэра не на службе, а дома… Как переступить этический порог?..

– Телефоны есть?