В результате зритель увидел в руке героя просто соринку. Какой эмоциональный удар пропал! И таких потерь не счесть…

Выход один – искренность чувств на экране. Собственно, русское кино никогда и не отличалось буйством спецэффектов. Его конек – чистота переживаний. Как у нашего бесхитростного народа… Пригласила меня как-то к себе в избу тетя Домочка (так ее все звали в селе, где мы снимали) – угоститься. Суетливо забегала она по убогой, чтобы не сказать нищенской, своей горнице. Положила на стол два яйца, луковичку, кусочек черного, уже начавшего черстветь хлеба и на блюдечке крупной соли.

– Вижу, как ты маешься, бедный, на этой работе… Ешь, не стесняйся…

Я и вправду ел с аппетитом. А Домна смотрела на меня, как на дитя малое, лицо ее сияло, а из глаз капали слезы… Она была счастлива…

Вот она – совесть моей картины… Домна – камертон чистоты и глубины русского характера…

…Встала проблема – кто актеры? На роль Катерины сразу увидел, почувствовал и даже привык к ней, еще не сообщив никому о своем намерении, Галину Александровну Польских. Мощная натура. Актриса, способная до краев наполнять себя чувствами и не выплескивать их по пустякам. В ансамбле исполнителей она должна стать олицетворенным корнем крестьянской жизни, воплощенной ее мудростью. Ибо почти все персонажи фильма, ставшие хуторянами, – с нервным надломом, хлебнувшие городской жизни…

Татьяна, потеряв мужа, погибшего в бою, с матерью и двумя детьми, намотавшись по дорогам Таджикистана и России, живет на пределе сил. Мне в этой роли виделась актриса тонкая, хрупкая, способная переключать эмоции легко, свободно, без актерского педалирования… Лариса Ивановна Удовиченко! Только она!

Этих двух актрис я знал и любил давно. И ждал только счастливого случая, который сведет нас на одной съемочной площадке.

Еще одна героиня – Полина. Ее я видел символом, знаком яркой русской красоты и стати. Репетировать некогда – на пробы денег не было. Вспомнилось у Станиславского: «Внешние данные, совпадающие с характером роли, – пятьдесят процентов успеха»… Доверился Великому учителю – утвердил Ольгу Егорову!

Моя боль – Курлыгин. Бесшабашный, русская удаль, необъезженный конь (может, за то его из авиации убрали).

Если Мухина я настраивался играть в предельно сдержанных тонах, то в фильме мне все равно был нужен «взрыватель» – персонаж, способный накалять температуру добела. Кто он, этот актер?

И тут мне помогло в поисках телевидение: с Останкинской башни, из ресторана «Седьмое небо» передавали вечер-встречу с ветеранами Великой Отечественной войны. Пел Никита Джигурда. Я видел и слышал его впервые. И ошалел от его дикого напора: гитара гремела, струны лопались, хрипатый голос напоминал Высоцкого… Темперамент и певческий ор (пусть простит меня Никита) зашкаливали все приборы. Рост, нос с горбинкой, борода – ну Добрыня, да и только… Если, подумал я, на этого жеребца надеть уздечку – он украсит наш фильм.