А пока до них это не дошло, они даже пытались меня убедить, что я беру на себя вину Феди, очевидного для них, но ни разу не изобличенного сотрудника «Бюллетеня». Но у меня на столе при обыске они нашли незаконченную, написанную мной от руки вторую часть статьи редактора, а у переписчика – он перепечатывал предыдущий выпуск бюллетеня – первую часть этой вполне очевидно моей статьи. Да к тому же за обещание сохранить за ним квартиру в институте он, конечно, рассказал следователям все, что знал, а знал, естественно, немного, но получал от меня готовый номер Только однажды случайно встретил у меня Федю Кизелова.

Единственный раз, когда я решил прийти со всеми повидаться – ожидалось человек двадцать знакомых и незнакомых – мне уже не хотелось бесконечно отказываться – был день рождения Софьи Васильевны Каллистратовой. Она жила практически в общем дворе с Синявским, с предыдущей его квартирой в Скатертном, до того, как Марья Васильевна, разбогатев, купила новую. Но Софья Васильевна не знала, кто много лет был ее соседом. Я ей подарил очень редкую и красивую, с какими-то жучками, французскую фаянсовую тарелку XVIII века из Люнневиля. Софья Васильевна была в недоумении, что меня огорчило. Для меня свобода и культура были нераздельны.

Это был очень трудный конец 1982 года. Против Софьи Васильевны уже было возбуждено уголовное дело по статье 190¹, и для роспуска Хельсинкской группы у Елены Георгиевны были две причины. Одна из них заключалась в том, что несколько человек – например, Эдуард Лозанский – использовали Хельсинкскую группу для внедрения на Запад, будучи сотрудниками КГБ. Сначала они входили в Хельсинкскую группу, и с такой репутацией успешно выполняли на Западе задания Лубянки. Это было легко – ведь их «высылали как политических». Елена Георгиевна довольно быстро это поняла и прекратила прием новых членов.

В результате в Московской Хельсинкской группе тогда, кроме Елены Георгиевны и Софьи Васильевны, оставался только профессор Наум Мейман, который далеко не все документы подписывал. И все же Хельсинкская группа продолжала выпускать обвинительные документы. Но теперь Елене Георгиевне внятно объяснили, что если группа продолжит работать, Софья Васильевна будет арестована. Софья Васильевна сказала мне в день своего рождения: «Наверное, я умру в тюрьме». В это время гоняли по дальневосточным этапам 70-ти или 80-летнюю украинскую правозащитницу Оксану Мешко. Софья Васильевна понимала, что в свои годы она не выживет.

Елена Георгиевна пришла с опозданием, по обыкновению очень веселая, держа на вытянутых руках доску с пирогом. И на вопрос: «А с чем пирог?», ответила: «С любовью».