В «Бюллетене» обозначились свои проблемы. Я был категорически против того, что привычно хотела Ася Лащивер – чтобы бюллетень размножался в Советском Союзе. Она была давним самиздатчиком, ей очень хотелось всем рассказать, что делается в СССР. Лена Кулинская была за то, чтобы сотрудничать с НТС. Я, в отличие от нее, занимался эмигрантской литературой, и понимал, что в НТС половина сотрудников из КГБ, и было совершенно очевидно, чем это сотрудничество закончится. Лена меня послушала. Но Ася, по-моему, не очень. Я говорил ей: «Кто-то из тех, кому вы его дадите, в конечном итоге поможет выйти на вас, потом на меня – и не будет «Бюллетеня». Сегодня наши материалы слышат по всем радиоканалам десятки, если не сотни тысяч людей, а вы можете дать трем-четырем знакомым, рискуя главным делом».

Мой арест, как и ожидалось, был результатом случайности. Формально я поехал в Калугу в контору газовых котельных (иначе я не имел права выехать из Боровска), но на самом деле к Диме Маркову, который переснимал наши бюллетени, и к дядюшке Богословского забрать у него номера «Континента». За Димой Марковым следили, но мне это не приходило в голову, и я это слишком поздно понял. Только выйдя от Димы, я увидел машину с антеннами – совершенно очевидно слушали наши разговоры. Его окна выходили не на ту сторону, где был подъезд, а потому, входя к нему, машины я видеть не мог.

Меня задержали на вокзале, чтобы проверить портфель. Сначала книги в портфеле никакого интереса у милиционера не вызвали. В милиции и прокуратуре я честно объяснил, что я библиофил, у меня в Калуге выдалось свободное время, зашел выпить пива, увидел на столике в пивной на нижней полке пачку каких-то книг, завернутых в газетку. Газетку я выбросил, а книжки положил в портфель – но пока еще не успел посмотреть, что там. Все это не имело значения: они следили за мной по всей Калуге, а также раскололи дядюшку Александра Николаевича Богословского. Он только в суде все понял: когда я сказал, что в первый раз его вижу… они ему внушили, что это я признался, что получил у него книжки.

Через четыре года начали освобождать из тюрем. Сперва было принято считать, что в число первых я попал благодаря Елене Георгиевне. Я действительно оказался в первой десятке из списка Андрея Дмитриевича Сахарова: людей лично ему знакомых, которых необходимо освободить в первую очередь. На самом деле с Андреем Дмитриевичем я знаком не был, а был знаком только с Еленой Георгиевной, которая, конечно, сказала ему, что я редактор «Бюллетеня „В“». Как говорили дипломаты, меня освободил Рейган. И даже не Рейган, а корреспондент «New York Times» Билл Келлер, впоследствии главный редактор газеты. Он написал обо мне целый разворот, откуда Рейган узнал о моем существовании и упомянул меня в разговоре с Горбачевым в Рейкьявике. К тому же я слегка поиграл с КГБ, запутал их своим поведением, что мне было не свойственно, а потому не очевидно для них.