Почему Ходасевич был в таком неуравновешенном, сумрачном состоянии? Нищета не была ему внове; статус эмигранта был все же лучше той двусмысленной неопределенности, которая сопровождала его последние годы. Но слишком со многим и со многими ему приходилось расстаться навсегда.

Первое время парижской жизни Ходасевич продолжал переписку с Горьким, но уже в августе наступил разрыв. Даже не разрыв, собственно: просто дружба сама собой прекратилась и почти сразу же перешла в жесткую отчужденность. Поводов было два.

Один – внешне вовсе ничтожный: недовольство Горького очерком Ходасевича о Белфасте и его верфи. 20 июля 1925 года Алексей Максимович писал Ходасевичу: “…несправедливо ставить это «учреждение» в упрек сов. власти. Германия, Франция технически богаче России, но Бельфаста и у них ведь нет. Это – нечто исключительное, верфь Бельфаста. Да и вообще несправедливо упрекать Москву в безделье – там работают и учатся работать”[609]. 7 августа Ходасевич отвечает: “Я не о сделанном писал, а о делании. О воле к работе, которой в России нет ‹…›. От прожектерства до работы – не один шаг”. На это Горький ответил 13 августа уж совсем сердито: “Я, конечно, не соглашусь, дорогой В<ладислав> Ф<елицианович>, с тем, что в России ныне (?) «нет воли к работе», как Вы это утверждаете. Воли к работе у нас больше, чем где-либо в современной Европе; тут можно говорить и спорить не о наличии воли, а о наличии уменья работать. ‹…›Думаю, что и осуждать людей за недостаток «воли к работе» Вам не следует, ведь это воля творящая, «прогресс», а Вы, по Вашему же заявлению, не принадлежите к числу «любителей прогресса»”[610].

Горький имел в виду самую острую размолвку с Ходасевичем, которая до сих пор у него была: признание поэта в нелюбви к прогрессу однажды вывело Алексея Максимовича из равновесия так же, как готовность Марии Андреевой расстреливать идейных противников. Сейчас Горький был задет суждениями Ходасевича о “воле к работе”, как был бы задет верующий христианин, если бы его приятель-атеист принялся публично судить о чужом благочестии и святости. Был и другой аспект: Горькому показалось, что Ходасевич статьей о североирландской верфи “поторопился заявить перед эмиграцией о своем благомыслии”[611]. В свою очередь для Ходасевича ответ Горького стал еще одним подтверждением готовности писателя “на похабный мир, заключаемый по программе Мары (Будберг. – В. Ш.): пока можно тянуть – жить за границей, а средства для жизни получать из России”[612].

Это было связано с другой, куда более важной коллизией, обсуждавшейся в этих же письмах. После прекращения издания “Беседы” и одновременного закрытия в Ленинграде “Русского современника”, членом редколлегии которого Горький формально состоял, Ионов неожиданно предложил Горькому выпускать обновленную “Беседу” в Ленинграде, в Госиздате. Горький сообщил об этом Ходасевичу в том же письме от 20 июля. Реакция Ходасевича на это известие (в письме от 7 августа) была следующей: