Буду помнить его худую, цепкую руку мальчика, как он потирал сухой подбородок, буду помнить его острый взгляд из-под блистающих очков. В глубине, всегда, как бы горькое изумление, и как хорошо веселели эти серые глаза. ‹…›

В эмиграцию – и к белым, и в “Возрождение” – Ходасевич пришел дальней дорогой. И к белым, и в “Возрождение” он пришел по одному тому, что был настоящим литератором: Ходасевич знал, как затерзала, как погасила настоящую русскую литературу революция (Иван Лукаш).

Лукаш был талантливым и умным писателем, но и он, вместе с другими “возрожденцами”, пытался политически присвоить поэта. И если Мережковский, хваливший Ходасевича за “крепкое, ясное, непоколебимое отношение к «тамошнему»”, толком не разговаривал с ним лет десять – то Лукаш хорошо знал (хотя бы по статьям Ходасевича), что тот ненавидел большевизм, но не революцию (в своем понимании), и белым по-настоящему не был.

Юрий Мандельштам напечатал в том же номере “Возрождения” извещение о болезни и смерти Ходасевича. В следующем номере, за 23 июня, была опубликована его статья о творчестве учителя – “Тяжелый дар” и фрагментарные воспоминания о “живых чертах” покойника.

Помянули поэта и другие газеты русского зарубежья.

Адамович, подписавшись криптонимом, поместил в “Последних новостях” краткий некролог и воспоминания о литературных суждениях своего вечного оппонента – под псевдонимом Сизиф. Но посмертного примирения не вышло, спор продолжился. Выдержав два с лишним месяца, Адамович напечатал-таки 24 августа неоднозначную рецензию на “Некрополь”; отзыв свой он снабдил предуведомлением, в котором объяснял полугодовую задержку заботой о самочувствии больного поэта: “При крайней, постоянной его нервности, при крайней чувствительности к суждениям о его творчестве было невозможно писать о «Некрополе» свободно и беспристрастно”.

Сохранился черновик яростного письма Ольги Марголиной-Ходасевич: “Хорошим или плохим поэтом и писателем был В. Ф. – не знаю, но пошляком он не был. ‹…› В. Ф. относился к критике своего творчества абсолютно холодно”. Дальше следовали довольно нелепые выпады против “безответственных”, “неправдивых”, “с социальным заказом” писаний Адамовича. Несчастная женщина слишком живо вошла в роль писательской вдовы – может быть, чтобы заглушить свою боль.

В варшавской газете “Меч” поэта помянул Владимир Унковский. Заметка его изобиловала неуместными медицинскими подробностями, а чуть не главной заслугой Ходасевича почиталось то, что, когда в парижском “Профессиональном союзе русских писателей” произошел раскол и большая часть сотрудников “Возрождения” перешла в новый, более правый (и менее “еврейский”) Национальный союз писателей[762], Владислав Фелицианович остался в прежнем Союзе.