Весной 1921 года Валерий Яковлевич завершил перевод «Фауста» и рассчитывал на его скорую публикацию. 20 апреля Госиздат «принял издание на себя»^{31}, однако первая часть вышла в свет стараниями Луначарского лишь в 1928 году, а вторая не напечатана до сих пор. Несмотря на положительные оценки, «Фауст» Брюсова не смог конкурировать с версией Николая Холодковского: «Рядовой читатель […] отдаст предпочтение переводам старым, которые, в общем, читаются гораздо легче. […] Легкость прежних переводов в значительной степени — результат пользования привычным, трафаретным речевым материалом. Глаз читателя легко скользит по строчкам. Брюсовский перевод требует более внимательного и медленного чтения»^{32}. Время для такого чтения пока не наступило.

Постепенное замирание издательской деятельности, вызванное как репрессивной политикой властей, так и воцарившимся экономическим и хозяйственным хаосом, вызвало к жизни новую форму общения писателей и читателей — чтения в кафе, претендовавших на звание литературно-артистических клубов. Уже 21 ноября 1917 года футуристы открыли «Кафе поэтов» на углу Настасьинского переулка и Тверской^{33}. 23 февраля 1918 года в помещении бывшего кафе «Кадэ» на углу Петровки и Кузнецкого моста начало работу кафе-кабаре «Музыкальная табакерка», объявившее о проведении «Живых альманахов». «Художественными руководителями» были объявлены Бальмонт и Брюсов, но дело взял в свои руки энергичный Вадим Шершеневич, вспоминавший: «Бумаги не было. Книги не выходили. Люди, чтобы не разучиться азбуке, читали надписи на вывесках и ходили слушать живых поэтов»^{34}.

Выступление Валерия Яковлевича в «Табакерке» вечером 20 марта описал в дневнике начинающий поэт Тарас Мачтет^{35}.

«Я никогда не слышал его раньше, видел только на карточках и потому с интересом воззрел на эстраду, когда, наконец, Шершеневич, исполняющий роль конферансье, возгласил весьма торжественно:

— Господа, сейчас выступит поэт, произведениями которого отражается эпоха, стихотворения которого вам всем известны. Валерий Брюсов!

Публика зааплодировала, а я встал со своего места за печкой и даже захлопал в ладоши. Брюсов не замедлил появиться. Публика встретила его хлопками, криками „браво“. Брюсов быстро поклонился и, протиснувшись сквозь ряд столиков, взошел на эстраду и встал за приготовленный для него столик. Не помню уже, что он выбрал для своего чтения. Я не ожидал, что у Брюсова такой глухой, едва слышный голос, плохие манеры и почти стариковское уже лицо, поседевшая борода. Вид у него, во всяком случае, не поэта, отразившего произведениями эпоху, и в толпе я не отличил бы его из ряда других. Читал он не особенно хорошо, но и не плохо. За выход взял 100 рублей. Он прочитал несколько своих вещей по книжке, лежавшей перед ним на столике. После своего чтения он скоро ушел».