Так, Л. Ф. Достоевская утверждает, что в «Игроке» (1867) изображено итальянское путешествие Достоевского с Сусловой в 1863 году, хотя и с оговоркой, что весь рассказ тут помещен совершенно в другую рамку и что от Сусловой удержано лишь имя героини – Полина. Более понятно, быть может, другое ее утверждение, что «роман» Достоевского с Сусловой объясняет черты характера некоторых «капризных и экзальтированных» героинь в других его романах, напр. в «Идиоте» (Аглая) или в «Братьях Карамазовых» (Грушенька); точно так же она находит, что в первом из этих романов можно найти, на психологической основе отношений Достоевского и Сусловой, объяснение странной «любви-ненависти» Рогожина к Настасье Филипповне. Этот взгляд отчасти разделяет и А. С. Долинин, предполагая даже, что, б. м., Л. Ф. говорит тут со слов отца; в другом месте Долинин, также опираясь на свидетельство дочери писателя, склонен допустить «психологическую связь» между эпизодом «Достоевский – Суслова» и художественным мотивом, напр., в «Вечном муже», где измученный жизнью пожилой человек ищет в другой привязанности «целомудренной чистоты и свежести существа молодого, еще не тронутого жизнью», каким будто бы представлялась Достоевскому Суслова после М. Д. Исаевой…
Наконец, Л. П. Гроссман, уже смотря на вопрос издали и исторически, признает вообще, что Суслова «оставила глубокий след в позднем творчестве Достоевского»…
Надо признать, что это звучит очень категорично и с историко-биографической точки зрения весьма значительно: Ап. Пр. Сусловой отводится тут большая роль не только в жизни, но и в творчестве Достоевского, притом в весьма широком масштабе и в наиболее зрелую пору, во второй половине 60-х и в 70-е годы. Однако доказать это было бы трудно. Да и вообще вопрос о роли личных индивидуальных переживаний писателя, а тем более встреченных им в жизни отдельных лиц, в общем процессе его художественной работы не принадлежит к числу легкоразрешимых…
В частности, по отношению к Достоевскому и Сусловой в этом вопросе недостает необходимых фактических данных со стороны самого Достоевского.
Впоследствии отец описал это удивительное путешествие в романе «Игрок». Он изменил место действия, но героиню зовут Полина.
Думая об этом периоде жизни Достоевского, с удивлением спрашиваешь себя, как мог человек, живший в двадцать лет воздержанно, как святой, в сорок лет совершать подобные безумства. Это нельзя объяснить не чем иным, как аномалией его физического развития. В двадцать лет мой отец был робким школьником; в сорок он пережил тот юношеский угар, который переживают почти все мужчины. «Кто не безумствовал в двадцать лет, тот совершает безумства в сорок», – гласит мудрая пословица и доказывает, таким образом, что подобные своеобразные возрастные сдвиги не так редки, как думают. В этом событии в жизни Достоевского сказалось возмущение благородного человека, желание супруга, оставшегося верным жене, тогда как она издевалась над ним со своим любовником. Мой отец хотел доказать себе, что и он может обманывать свою жену, вести легкую жизнь других мужчин, играть в любовь и развлекаться с красивыми девушками. Есть некоторые данные, которые позволяют это предположить. Очень странно, например, что Достоевский в романе «Игрок» изображает себя в образе домашнего учителя. Как я упоминала ранее, Мария Дмитриевна обманывала отца с домашним учителем. Отвергнутый молодой девушкой, которую он любит, этот учитель идет прямо к распутной женщине, которую презирает, и едет с ней в Париж, чтобы отомстить той девушке, которую продолжает любить. Но, помимо мести обманутого мужа, есть в этом романе Достоевского и истинная страсть. Герой в «Игроке» говорит о Полине следующее: «Бывают минуты, когда я отдал бы полжизни, чтобы задушить ее. Клянусь, если бы возможно было медленно погрузить в ее грудь острый нож, то я, мне кажется, схватился бы за него с наслаждением. А между тем, клянусь всем, что есть святого, если бы, на Шлангенберге, на модном пуанте, она действительно сказала мне: “бросьтесь вниз”, то я бы тотчас же бросился и даже с наслаждением»…