Это был Данте, «Божественная комедия», песнь первая, терцина четвертая из «Ада». Надо думать, эти строки были выбраны для эпиграфа не случайно. О своих ошибках и заблуждениях Аполлинария не раз упоминала и в «Дневнике», и в письмах. Но здесь, в повести, на полях тетрадки, она дважды по ходу повествования воспроизводит строки, которые, как ей казалось, давали правильное освещение поступкам героев и прототипов.

Вовсе не роковой женщиной, соблазнительницей и мучительницей, изобразила себя Аполлинария в автобиографической повести. Не мучительницей, а страдалицей, на чьем лице запечатлелась «глубокая печать того рокового фанатизма, которым отличаются лица мадонн и христианских мучениц», казалась она себе.

В повести с эпиграфом из Данте героиня, «списанная» Аполлинарией с себя, – не погубительница; она – жертва.

Нужно думать, что Аполлинария Суслова была предметом самой сильной страсти Достоевского. Женщина крайностей, вечно склонная к предельным ощущениям, ко всем психологическим и жизненным полярностям, она проявляла к жизни ту «требовательность», которая свидетельствует о страстной, увлекающейся, жадной к эмоциям натуре. Ее склонность делить людей лишь на святых и подлецов так же характерна, как и ее постоянные чувственные увлечения, прямолинейность, властность, решительность и, по-видимому, подлинная «инфернальность». Сердце, склонное к благородным проявлениям жалости и доброты (слезы Сусловой о больном брате Достоевского), было не менее склонно к слепым порывам страсти, к бурным преследованиям и даже мстительности.

Гроссман Л. П. Путь Достоевского. С. 148–149.

В небольшой литературе об эпизоде «Достоевский – Суслова» не раз был затронут вопрос об отражении ее личности и отношений к Достоевскому в творчестве знаменитого писателя.