Розанова Т. В. Воспоминания // Русская литература. 1989. № 3. С. 210.

В 1897 году Розанов согласился на выдачу Сусловой отдельного вида.

Гроссман Л. П. Путь Достоевского. С. 151.

На Шпалерной улице, вечерами, мы сидели на подоконниках в столовой и смотрели в окна на Петропавловскую крепость, на Неву, на пароходики с зелеными и красными огоньками. Мы загадывали, какой из-за угла дома покажется пароходик – с зеленым или красным огоньком? И это нас очень увлекало. Об этом пишет в своих воспоминаниях и моя младшая сестренка Надя. Днем к нам редко приходили гости. Делалось исключение для Нестерова, Мережковских. Помню Зинаиду Гиппиус, жену Мережковского, всегда и зимой в белом платье и с рыжими распущенными волосами. Мама ее терпеть не могла, а мы, дети, посмеивались и считали ее сумасшедшей. Раза два бывала у нас жена Достоевского, Анна Григорьевна, в черном шелковом платье, с наколкой на голове и лиловым цветком. Представительная, красивая, просила написать рецензию на роман дочери «Больная девушка». Но папа нашел роман бледным сколком с Достоевского и бездарным и не написал рецензии[262]. Жена Достоевского волновалась за дочь, жаловалась, что она ее замучила, и она хочет уйти в богадельню. Я тогда очень удивлялась этому.

Розанова Т. В. Воспоминания // Русская литература. 1989. № 3. С. 217.

В переписке Розанова с А. Г. Достоевской… Сусловой уделяется особенное внимание. Письма его писались через десять лет после его разрыва с Сусловой, в момент очень тяжелый для новой его семьи, незаконной, страдавшей от своей «незаконности» именно благодаря ей. Было у Розанова достаточно причин, чтобы относиться к Сусловой весьма враждебно, и если с точки зрения фактической правды в том, что он пишет о ней Анне Григорьевне, мы пока не имеем основания сомневаться, то освещение он дает ее характеру и роли ее в его жизни, безусловно, слишком субъективное. Тем более, что здесь нужно еще считаться с тем, кому он обо всем этом пишет. Может быть, то чувство ревности, которое А. Г. когда-то к Сусловой питала, не совсем умолкло и после смерти Достоевского, и Розанов пишет ей так, как пишут человеку, в сочувствии которого заранее убеждены, поскольку у них один, как бы общий, интерес, соприкасающийся в единой плоскости переживаний.

Долинин А. С. Достоевский и Суслова. С. 253.

[Конец января, до 4 февраля 1898]

Глубокоуважаемая Анна Григорьевна!

Не знаю, как Вас и поблагодарить за участливость, с которою Вы выслушали вчера Варю, правда, об очень тяжелом нашем положении. Иногда я представляюсь себе несчастным по всем жизненным линиям: нужда – но разве она одна; Варя Вам рассказала, оказывается, о Сусловой: каково же ее положение, т. е. Вари, и положение детей. Сколько хотел я раз написать Победоносцеву, но именно то, что характер моих сочинений несколько религиозный, мне было мучительно стыдно пред ним сознаться в том, что все так жестоко и несправедливо называют «блудом». Варя есть само самопожертвование, и она так же целомудренна, как Суслова, по справедливой Вашей догадке, цинична (я женился на ней на 3-м курсе университета; она уехала от меня, влюбившись в молодого еврея, через 6 лет нашей жизни, и жива еще – живет в Нижнем в своем доме). Раз Вы знаете о Сусловой, не можете ли Вы, дорогая и добрая, заикнуться Победоносцеву и о положении моих детей. За что малолетние страдают – непостижимо, и, конечно, они страдают не по Христу, а по суемудрию человеческому; почему жена, бросающая мужа, имеет все гражданские права; почему женщина, которая, как самарянка, склоняется над израненным и кинутым человеком, – не имеет никаких прав? Все это не по Христу. Когда я думаю об этой несправедливости, у меня голова идет кругом и я чувствую величайшее в себе раздражение; просто чувствую, что от этого весь мой характер и вся литературная деятельность исказились. И при этом нужда, доходящая до самых унизительных форм, и при непрерывной почти слабости жены (малокровие, нервы, женские болезни). Что же я оставлю своим трем дочерям-малолеткам: пенсии – нельзя, они не «мои», а какие-то «Николаевы» и «Александровы» по чудовищному закону, отнимающему детей от родителей[263]; какая же их судьба ждет? Проституция? – вот заря будущего для меня и награда за поистине тяжкий, безысходный труд, в каком я живу, не ложась спать раньше 4 часов ночи и совершенно изнеможенный нервами. И когда я оглянусь на эту темь несправедливости, я очень, очень начинаю понимать самые радикальные тенденции и порывы. Помилуйте, все злое наверху и вас душит; а все доброе под низом.