Лилина история, ее поэзия, ее образ действительно стали принадлежностью жизней ее друзей. Долгие годы память о ней продолжала объединять людей если не в семейный, то в дружеский круг, помогая им выстоять в самые страшные годы. Вот и Марина Соловьева, племянница Щуцкого, с благодарностью будет писать о Лиде Брюлловой-Владимировой, крестной дочери Юлиана, которая после Лилиной смерти как будто бы заменила ее в доме Щуцких, «став связующей ниточкой со временем Личиши — ведь она была ее лучшей подругой»; и Архиппов вступит в постоянную переписку с Волошиным («Теперь Вы один у меня после ухода Иннокентия Федоровича, Гумилева и Черубины!») и приедет к нему в Коктебель; и Леля Анненкова пожалуется Волошину от лица всего антропософского общества, пусть и загнанного к 1929 году в подполье, пусть и рассеянного по стране:

Смерть Лили — такое неожиданное для меня — для всех нас — большое горе. Для меня Лиля была одной из тех, к которым у меня было горячее личное отношение. Ее большая одаренность, верность всему прекрасному, нежность и живой юмор всегда пленяли меня. Для наших друзей в Петербурге потеря Лили незаменима, ибо никто не умел так объединять людей, как она, делать интересной каждую беседу. ‹…› Да будет земля ей легка![259]

Смерть Лили — такое неожиданное для меня — для всех нас — большое горе.

Для меня Лиля была одной из тех, к которым у меня было горячее личное отношение. Ее большая одаренность, верность всему прекрасному, нежность и живой юмор всегда пленяли меня.

Для наших друзей в Петербурге потеря Лили незаменима, ибо никто не умел так объединять людей, как она, делать интересной каждую беседу. ‹…› Да будет земля ей легка![259]

Записные книжки и письма Волошина 1929 года полнятся упоминаниями о Лиле. В его сознании этот уход горестно срифмовался с другим — со смертью Р. М. Гольдовской, близкой парижской и коктебельской знакомой Волошиных, родственницей Эфронов. Обе утраты обжигают Волошина неожиданностью и остротой подступившего одиночества:

В тот самый день, когда удар вывел Р<ашель> М<ироновну> из числа живых, ушла из жизни в ссылке в Ташкенте, в больнице Ел<изавета> Иван<овна> Васильева, оставившая в русск<ой> поэзии блестящий след как поэтесса Черубина де Габриак, мне очень близкая как человек. ‹…› И эти вести почему-то всегда приходят зимой, когда в Коктебеле начинается наша полярная зимовка и наш дом, такой переполненный летом, пустеет совершенно месяцев на 6, если не считать случайных приездов на Рожд<ество> и на Пасху на несколько дней![260]