Он… написан в виде небольших главок: к такой форме я был неоднократно вынужден обратиться, во-первых, вследствие материально не обеспеченной, ненадежной природы моего творчества и, во-вторых, с точки зрения коммерческих перспектив. Более того, мне представлялось, что такую форму решительно диктует сама избранная тема. Короче говоря, я работаю над серией набросков, которая получит название Berliner Kindheit um 1900 (BS, 19)[331].
Он… написан в виде небольших главок: к такой форме я был неоднократно вынужден обратиться, во-первых, вследствие материально не обеспеченной, ненадежной природы моего творчества и, во-вторых, с точки зрения коммерческих перспектив. Более того, мне представлялось, что такую форму решительно диктует сама избранная тема. Короче говоря, я работаю над серией набросков, которая получит название
Работа над «Берлинским детством» продолжилась и после возвращения Беньямина в Германию в середине ноября; некоторые из главок были переписаны по семь-восемь раз. По пути из Италии в Берлин Беньямин заехал во Франкфурт и прочитал Адорно значительную часть рукописи. Последний сообщал о своем впечатлении в письме Кракауэру от 21 ноября: «Мне эта вещь показалась чудесной и совершенно оригинальной; она даже представляет собой большой шаг вперед по сравнению с „Улицей с односторонним движением“ в том отношении, что здесь полностью устранена вся архаическая мифология и поиск мифического в каждом случае ведется лишь в рамках самого злободневного – в „современном“» (цит. по: BA, 20n). Возможно, Адорно имел в виду то, какими в тексте Беньямина предстают разные стороны большого города, увиденные глазами ребенка, особенно такие хтонические или подземные места, как закрытый плавательный бассейн, рынок, тротуары с решетками, за которыми открываются окна подвальных жилых помещений, или прудик с выдрами в зоопарке. Кроме того, в Берлине Беньямин читал отрывки из своего текста Гретель Карплус, и ее отзыв доставил ему удовольствие.
Хотя Беньямин на протяжении следующих двух лет пополнял текст новыми главками, в середине декабря 1932 г. он мог послать Шолему предварительную рукопись того, что назвал своей «новой книгой», характеризуя ее, несмотря на стремительно сгущавшиеся тучи на горизонте, как отражение своей «относительно самой солнечной стороны», хотя и делая оговорку о том, что «эпитет „солнечный“ на самом деле неприменим к содержанию [книги] в каком-либо строгом смысле». К этому он добавлял, что из всего, написанного им, «у этой работы, возможно, больше всего шансов остаться непонятой» (BS, 23–24). Публикация ее отдельных главок началась 24 декабря, когда в почтенной берлинской газете