Тем не менее в этой заминке можно было увидеть недобрый знак. Еще до отъезда в Италию проведение штольни потребовало новых капиталовложений, Гёте пришлось успокаивать старых инвесторов и искать новых, что еще больше портило ему настроение. Находясь в Италии, он напрасно ждал хороших новостей из Ильменау. Только в 1792 году горнорабочие наконец наткнулись на первый рудоносный пласт, который, как выяснилось вскоре, оказался очень низкого качества. Добраться до следующего пласта в 1796 году помешало обрушение и затопление штольни, во время которого несколько человек погибли. Несмотря ни на что, работы на рудниках не останавливались. На одной шахте руду добывали вплоть до 1812 года – лишь тогда рудники были окончательно ликвидированы. С экономической точки зрения это был полный провал, стоивший огромных денег и не принесший никакой прибыли. Гёте, открывший в себе страсть к минералогии, воспринимал закрытие рудников в Ильменау еще и как свое личное поражение. В «Самохарактеристике», написанной в 1797 году от третьего лица, мы читаем: «К коммерческим делам пригоден, если таковые требуют определенного продолжения и если в конечном итоге из них так или иначе возникает нечто постоянное»[892]. Коммерческое дело в Ильменау Гёте вел с немалым упорством, однако создать на его основе «нечто постоянное» ему не удалось.

Прочие его служебные начинания тоже редко заканчивались успехом. В письмах к друзьям он вспоминает образы греческой мифологии – Сизифа, катящего в гору камень, Иксиона, крутящего огненное колесо, и бездонную бочку данаид. Однажды в письме Кнебелю он признается, что думал, что ему достаточно будет лишь править лодкой, но теперь знает, что ему придется самому тащить эту лодку вверх по реке.

Не обходится и без досадных неприятностей, колкостей и мелочных обид. С бывшим председателем Тайного консилиума бароном фон Фричем, который поначалу возражал против назначения Гёте тайным советником и с которого тот, по всей видимости, писал Антонио, отношения складываются более или менее гладко, однако время от времени старые разногласия дают о себе знать. Например, когда Гёте на заседании консилиума говорит «мои господа камералисты», имея в виду членов находящейся в его ведении финансовой палаты. Фрич не одобряет подобных вольностей: если уж на то пошло, то это камералисты герцога, а не Гёте. В длинном письме Гёте подробно и методично оправдывается, ссылаясь на общепринятое словоупотребление: «Слово “мой” используется для обозначения отношения к людям или вещам, с которыми человек связан чувством симпатии или долга, без притязания на господство или владение ими»[893].