Среди новых друзей Гёте стоит упомянуть и Карла Филиппа Моритца, прославившегося благодаря автобиографическому роману «Антон Райзер» и издаваемому им журналу «Эмпирическое душеведение». Моритц родился в бедной семье и, желая осуществить свою давнюю мечту, до Рима добирался пешком. Услышав, что в то же время в Рим приехал и Гёте, он не мог поверить своему счастью. Сам он не решался посетить Гёте, но благодаря колонии немецких художников в Риме они вскоре оказались в одной компании, и между ними возникла сердечная дружба. «Я чувствую, как общение с ним возвышает меня. Сбываются прекраснейшие мечты давно минувших лет»[956], – пишет Моритц одному своему другу. Сам Моритц совсем недавно опубликовал «Опыт немецкой просодии» и теперь старался помочь Гёте в работе над «Ифигенией». В конце ноября 1786 года во время совместной прогулки Моритц упал с лошади и сломал руку. Перелом долго не заживал, и Гёте представилась возможность на деле выразить свою благодарность. Он организовал уход за больным, распределив между приятелями-художниками дневные и ночные дежурства, и сам провел немало часов у постели друга. Вот что он писал об этом Шарлотте фон Штейн: «Моритц, который со своей сломанной рукой все еще не встает с постели, рассказал мне кое-что из своей жизни, и я поразился ее сходству с моей. Он мне как младший брат – по натуре такой же, только там, где ко мне судьба благосклонна, он обижен и изнурен. Это позволяет мне по-новому взглянуть внутрь себя, особенно когда он недавно признался, что своим отъездом из Берлина огорчил свою сердечную подругу»[957].

Не только Моритц «огорчил сердечную подругу», уехав в Рим, – «сердечная подруга» самого Гёте, Шарлотта, тоже была обижена. Три месяца она не получала от него никаких вестей – лишь после этого он начал посылать ей главы предназначенного для нее путевого дневника. Ей не оставалась ничего другого, как истолковать его тайный отъезд и долгое молчание как разрыв отношений, и в своем первом послании она, обиженная и разочарованная, потребовала вернуть ей все ее письма. Гёте же первое время не понимал, что причина ее резкого, сердитого тона – его собственное поведение. Он пишет ей: «И это, стало быть, все, что ты можешь сказать своему другу и возлюбленному, который жаждет услышать от тебя доброе слово? И с тех пор как покинул тебя, не прожил ни дня, ни часа без того, чтобы не думать о тебе?»[958] Он осыпает ее упреками. Впрочем, через несколько дней он понимает свою ошибку: «Твое послание заставило меня страдать, но прежде всего потому, что во мне – причина твоих страданий»[959]. Тем временем Шарлотта получила несколько пачек путевых дневников (основная часть лежала нераспечатанной в доме Гёте на улице Фрауэнплан), и, казалось бы, их отношения в какой-то мере были восстановлены, но все равно они уже дали непоправимую трещину. Шарлотта посылает ему «горько-сладкое письмо»[960], в ответ на которое Гёте пишет, что мечтает, чтобы отныне их переписка «не прерывалась до тех пор, пока мы живы», и чтобы такие «остановки» в их отношениях «никогда больше не повторялись»[961]. Он изменился, он стал «гораздо свободнее» – «каждый день я сбрасываю с себя еще одну оболочку»[962]