Возмущение Гёте вызывали те сторонники революции, которые наслаждались благополучной жизнью при старом режиме, но не считали нужным сохранять верность тем, кто обеспечивал им привилегии в обществе. Гердеру, на какое-то время оказавшемуся среди подобного рода друзей революции, он говорил, провоцируя и не скрывая самоиронии: «Я придерживаюсь принципов моего милостивого повелителя, он дает мне еду, и поэтому мой долг – разделять его мнение»[1077]. Уже много лет спустя он с негодованием писал, что «и в моем отечестве увлеченно играют на тех же инстинктах и теми же идеями, готовя и нам такую же участь»[1078]. Поскольку он видел в революции угрозу собственному общественному и материальному положению, для него она была делом серьезным, слишком серьезным, чтобы превращать ее в политическую игру. И в этом заключалась еще одна причина ужаса Гёте перед революцией – вызванная ею всеобщая политизация.

До сих пор политика была делом дворянства: мир или война, бедность или благополучие – народ относился ко всему как к погоде, смиренно принимая все, что уготовила судьба. Теперь же происходила мобилизация и политизация масс. Гёте от этих новых явлений становилось не по себе:

Политические мнения, если они выходят за пределы личного опыта и ответственности, ничего не стоят – им нельзя доверять, даже если это твои собственные суждения: «По большей части наше участие в общественных делах – филистерство»[1080].

Начитанный Гёте мог подшучивать над людьми, которые читают все подряд и охотно судят обо всем, не обладая при этом достаточными способностями к суждению. Не всякую любознательность он принимал благосклонно. Тот, кто ищет только себя, найти себя не сможет, ибо для этого необходима «деятельность в противостоянии внешнему миру» и внимательное созерцание: «Человек знает себя лишь постольку, поскольку он знает мир <…> Каждый новый предмет при внимательном рассмотрении открывает в нас новый орган восприятия»[1081]. Главное здесь – это «внимательное рассмотрение», поскольку Гёте говорит о более объективном отношении к реальности, чем то, что имеет место в пылу спора и в целом обмена мнениями.

Разумеется, Гёте и сам не может полностью оградить себя от влияния политизированного духа эпохи (своему сыну он, к примеру, покупает игрушечную гильотину), но он твердо намерен в это неспокойное время искать убежища в неспешном изучении природы. «Между тем меня с каждым днем все больше влечет к этим наукам [оптике и теории цвета], и я склонен полагать, что со времени они, возможно, полностью завладеют мною»[1082]. Впрочем, это было не совсем так; помимо естественно-научных наблюдений, оплотом в этом водовороте исторических событий ему по-прежнему служили искусство и литература.