Гёте чувствовал заботу Кристианы, но она ничуть не стесняла его. Он гордился своей маленькой семьей и при этом в каком-то смысле продолжал жить холостяцкой жизнью – привязанный к дому, но свободный духом. Эта любовная связь со временем превратилась в приятную привычку:

Теперь Гёте не нужно было прятать свою семью от посторонних глаз. Из охотничьего дома у городских ворот Гёте вместе с сыном и Кристианой переехал в заново отстроенный представительный дом на Фрауэнплан – герцог преподнес другу этот роскошный подарок летом 1794 года в знак благодарности за то, что Гёте сопровождал его в военных походах. 21 ноября 1793 года Кристиана родила третьего ребенка (второй родился мертвым за два года до того) – Каролину. «Вот уже несколько дней, как у Гёте есть еще дочурка, – писала Шарлотта фон Штейн своему сыну Фрицу, – он этому ужасно рад и уже все уши нам прожужжал про свое отцовство»[1124]. Но через две недели ребенок умер. Гёте не находил себе места от душевной боли: он катался по полу, не в силах справиться со своими страданиями.

Что касается дружбы, то, вернувшись с войны, Гёте стал уделять больше внимания своим дружеским связям. Отныне он чаще писал Кнебелю и Якоби и старался регулярно встречаться с теми, кто жил в Веймаре, в первую очередь с Гердером и Виландом. Когда вокруг бушует стихия, нужно держаться вместе, говорил он друзьям. Переводчик Гомера Фосс, гостивший у Гёте в Веймаре в начале лета 1794 года, пришел в восторг от дружеских встреч в доме на Фрауэнплан: «Гёте обратился ко мне, спросив, почему я так быстро уезжаю, – рассказывает он в одном из писем своей жене, – и не хочу ли я остаться еще на один день. <…> Я пошел с Гердером в его кабинет выкурить трубку. <…> Нас позвали к чаю, и за столом мы встретили Виландов, Гёте, Беттингера и фон Кнебеля. Меня окружили со всех сторон и стали расспрашивать про мои изыскания о Гомере. <…> Ко мне подошел Гёте, пожал руку и поблагодарил за моего Гомера. То же сделал и Виланд. <…> За столом разговор о гомеровском эпосе и его эпохе продолжился. <…> Мне пришлось рассказывать еще про гомеровский род. Все казалось новым и приятным. Мы развесились не на шутку: рецензировали библейских патриархов под несмолкаемый хохот, а Гердер смешил всех в роли адвоката. Пунш и вино лились рекой. Гёте сидел рядом со мной и был в таком приподнятом настроении, в каком его редко увидишь. Разошлись уже после полуночи. По дороге домой Виланд обнимал меня и лез целоваться»[1125].

Что касается науки, в которой Гёте также искал опоры в эти тревожные дни, то она стала для него неиссякаемым источником наслаждения. Когда к нему приходили с политическими новостями или мнениями, он любил встретить гостей рассказами о внутренностях лягушки или анатомии улитки. Не оставляли его равнодушными и головные мышцы у козы. Он разрабатывал схемы для масштабного трактата о морфологии растений и животных. Осторожно, кончиками пальцев раскрывал он семенную оболочку соцветий, изучая свойства однодольных растений. Под давлением Гёте герцог выделил из казны средства на создание ботанического сада и института в Йене. Руководить ими был приглашен биолог Карл Бач. Надзор за работой новых заведений входил в обязанности самого Гёте, причем выполнял он их порой даже с бóльшим рвением, чем обязанности директора театра.