Чтобы заставить себя работать, он в 1794 году заключает очень выгодный контракт с издателем Иоганном Фридрихом Готлибом Унгером. Гёте обязуется предоставить четыре тома романа для издания в восьми книгах; при этом за каждый том ему был обещан гонорар в размере 600 талеров. Две тысячи четыреста талеров за один роман – по тем временам это был баснословно высокий гонорар. Что Гёте затребовал и впоследствии получил эту сумму, свидетельствует о том, что в коммерческом успехе своих сочинений он был уверен. Это заставляет усомниться в искренности его жалоб, нередко звучащих в письмах тех лет, будто читающая публика совсем о нем позабыла. Либо он сам не верил тому, что писал, либо же рассчитывал этим великим романом снова завоевать сердца читателей. Это должно было быть великое и уж точно объемное произведение. На момент подписания договора Гёте был занят переработкой первоначальной версии «Театрального призвания Вильгельма Мейстера». Предстояло еще много работы. Из запланированных восьми книг готовы были только четыре с половиной. Стало быть, весь 1794 год должен был пройти в упорном труде над романом. В том числе и поэтому Гёте все больше времени проводит в Йене: здесь его не отвлекает ни двор, ни семья, и он может спокойно работать. В старом замке он устраивает себе кабинет, где уединяется, словно в монастырской келье.

Впрочем, были и другие причины его возросшего интереса к Йене. Здесь у него появляются новые друзья, прежде всего Вильгельм фон Гумбольдт, который в 1794 году переехал сюда ради Шиллера и прилагал все усилия для того, чтобы добиться благосклонности Гёте к молодому поэту, в те дни гостившему в местах своей юности в Швабии. В гостях у Вильгельма Гумбольдта находился его младший брат Александр. Гёте был поражен глубокими познаниями молодого естествоиспытателя и верховного советника по горнорудным работам. По словам Гёте, один час беседы с ним дает пищу для ума на целую неделю. Была б его воля, он не раздумывая оставил бы Александра в Йене, но у того были другие планы. Гёте теперь живо интересуется делами университета. Ранее уже упоминалось создание ботанического института, но этим активность Гёте не ограничивалась: он занялся расширением и реструктуризацией университетской библиотеки и поиском молодых кадров. Благодаря ему профессором истории в Йенском университете стал Карл Людвиг Вольтман.

Однако главной гордостью Гёте было привлечение в Йену восходящей звезды философии Иоганна Готлиба Фихте, возглавившего кафедру философии после ухода кантианца Карла Леонарда Рейнхольда. После визита к своему кумиру Канту Фихте за несколько недель написал свое первое сочинение «Опыт критики всяческого откровения», в котором он яснее и четче, чем сам учитель, сформулировал выводы, следовавшие из кантовской философии для философии религии: мораль не берет начало в религии, а наоборот – лежит в ее основе. Нет других откровений, кроме откровения совести. На Канта это сочинение произвело такое впечатление, что он не только пригласил автора на обед, но и подыскал ему издателя. Весной 1792 года работа тридцатилетнего философа была опубликована – правда, без указания фамилии, ибо издатель надеялся, что авторство припишут Канту, настолько дух этого сочинения соответствовал духу философии кенигсбергского корифея. Так оно и случилась. Читатели полагали, что имеют дело с последним, решающим словом Канта по религиозному вопросу, которого они так долго ждали. Канту пришлось восстанавливать истину. В выходившей в Йене «Общей литературной газете» он сообщил читателям, что честь написания сего труда принадлежит не ему, а пока еще неизвестному автору Фихте. Так Фихте в одночасье стал знаменит, и уже ничто не могло его удержать: он задумал переворот в философии. Первым делом он радикализировал кантовское понятие свободы. В своей «Основе общего наукоучения», впервые представленной в Йене летом 1794 года, из кантовского постулата о том, что «“я мыслю” должно сопровождать все мои представления», он выводит понятие всемогущего Я, воспринимающего мир как пассивное сопротивление или как возможный материал своих «действий». На первый взгляд все это может показаться довольно экстравагантной и уж точно совершенно абстрактной идеей – но только не в том случае, если услышать ее из уст самого Фихте. Благодаря своему ораторскому дару он мог восхищать и увлекать людей, даже если они не всё понимали. Фихте не говорил о готовых мыслях – он хотел заставить слушателей мыслить самостоятельно. Сейчас, в этот самый момент в их головах должен был происходить мыслительный процесс и, следовательно, самопостижение мыслящего Я. Широкую известность получил придуманный Фихте эксперимент со стеной: сначала необходимо помыслить стену, а затем – себя как нечто от нее отличное. Так Фихте хотел вырвать слушателей из их обычного состояния окостенения, ибо все люди, и особенно ученые, склонны идти самым простым путем и самих себя тоже рассматривать как вещь. Самоовеществление есть скрытый принцип материализма. Фихте же хотел показать возможность переживания своего живого Я. Как он любил говорить, человека проще убедить считать себя куском лунной лавы, чем живым Я.