На следующий день, 22 марта, Гёте немного успокоился. Он мог подолгу сидеть в кресле, произносил какие-то слова, не всегда понятные, поднимал руку и писал что-то в воздухе – букву
На часах был полдень, когда Гёте затих, свернувшись в кресле.
Заключительное слово, или Стать тем, кто ты есть
Заключительное слово, или Стать тем, кто ты есть
Гёте хотел закончить начатое. Это желание заставляло его трудиться до последнего дня. «Фауста» он завершил незадолго до своей смерти, так же как и «Поэзию и правду». В 1829 году он отдал в печать «Годы странствий» во второй редакции, чтобы, по крайней мере формально, закончить и их. С «собранием сочинений в последней редакции» издателям пришлось еще потрудиться, однако и в том, что касается литературного наследия, он cделал немало или, как казалось ему самому, самое главное.
Но, несмотря на то что в частном он всегда стремился закончить начатое, мысль о том, что жизнь в целом достигает своего завершения лишь в конце жизненного пути, была ему чужда. Каждый момент жизни должен был иметь значение и ценность не в свете некой конечной цели, а сам по себе. Телеологическое толкование жизни ему претило. Он не хотел служить никакой общей исторической цели и свою жизнь не желал подчинять никаким внешним задачам, несмотря на то что в 1780 году использовал для ее описания образ пирамиды, которую надеялся достроить до вершины. Впрочем, Гёте был готов к тому, что это ему не удастся. Попытка – не пытка. Во всяком случае, он во что бы то ни стало хотел завершить начатые проекты. Этим упорством он был обязан своей ориентацией на произведение, которое, как правило, тоже имеет начало и конец.
Но результаты – это одно, а неустанная деятельность – нечто другое. Здесь Гёте в принципе не мог себе даже представить какое-либо завершение. Для него идея вечной жизни, как он объяснял Эккерману 4 февраля 1829 года, вытекает из понятия деятельности. Если он до последнего вздоха непрерывно творит и созидает, то природа просто обязана предоставить ему иную форму бытия, если нынешняя уже не в состоянии удерживать его деятельный дух. Стало быть, от человека остается его творческое беспокойство. В возрасте восьмидесяти двух лет он говорил, что всегда стремится вперед и поэтому забывает, что уже успел написать, а когда читает написанное, то часто с трудом узнает свои собственные мысли. Конечно, в старости он тщательно собирал все, что когда-либо вышло из-под его пера, и, если была такая возможность, даже просил обратно свои письма. Все свое он хотел иметь при себе, однако выискивать некую внутреннюю связь или единый общий смысл предоставлял другим. Сам он сомневался в существовании подобного объединяющего начала и утверждал, что значение и смысл его произведений понятны из них самих и не требуют более широкого контекста. Он делал ставку на созидательный момент, а жизнь была для него последовательностью подобных моментов, которые находили отражение в отдельных произведениях. Быть может, в совокупности они и составляют некий символ веры, однако и о нем можно сказать, что его смысл раскрывается не в самом конце, а в каждый текущий момент времени.