Сам Гёте не считал новейшую немецкую литературу достойной упоминания. Представители позднего романтизма, на его взгляд, были чересчур неправдоподобны и сентиментальны, другие – чересчур благочестивы и добропорядочны, третьи – слишком реалистичны или политизированы. В современной литературе, говорил он, мир предстает либо как сказочная страна, либо как лазарет. В то же время он не скупился на похвалы другим европейским писателям, которых активно читал в последние годы жизни – французов Бальзака, Стендаля и Гюго, англичан Скотта и Байрона и итальянца Манцони. Здесь Гёте находил подлинную жизнь и настоящую страсть. Эта была литература, достойная реального мира, – мировая литература. Стало быть, у немецких писателей молодого поколения были основания держать обиду на старого мастера за недоброе к ним отношение, и некоторые платили ему той же монетой. В Штутгарте Менцель – один из самых влиятельных литературных редакторов того времени – умудрился полностью проигнорировать смерть Гёте в своей «Литературной газете». По его мнению, это событие не было достойно даже маленькой заметки.

Гёте и сам догадывался, что грядущая эпоха будет к нему не очень благосклонна; об этом он писал в своем последнем письме к Гумбольдту. Он чувствовал, что после Июльской революции 1830 года наступили новые времена. Победное шествие промышленных технологий, век машин, растущая мобильность, ускорение темпов жизни, интенсификация общения, рост городов, проникновение масс в политику и общественность – это и в самом деле было начало новой эпохи, где доминировал дух экономики, социальной полезности и практического реализма. Искусство, литература и философия утратили былой престиж и в лучшем случае сохраняли свое значение как приятное, но отнюдь не необходимое излишество.

О том, что новая эпоха внушала ему не только страх и отвращение, но и импонировала своей энергией и динамичностью, свидетельствует вторая часть «Фауста». Темные стороны этого развития, впрочем, тоже нашли отражение в трагедии. Гёте не питал иллюзий на этот счет: под угрозой гибели окажутся не только Филемон и Бавкида, но и в целом все хрупкая сфера поэзии; в мире восторжествуют грубая конкретика, практичность и прагматизм. Предугадал он и новые заботы, порождаемые модернизацией, ибо техника не только облегчает жизни, но создает новые опасности и рождает новые страхи. Во время строительства фаустовской плотины, противостоящей водной стихии, возникает общество риска, где Забота всегда присутствует в виде мер предосторожности:

«Всерьез задуманные шутки» из второй части «Фауста» не встретили понимания у читателя. Прошло полвека, прежде чем эта пьеса Гёте впервые была поставлена на сцене. Его посмертная слава сложилась именно так, как он боялся: его имя забылось под «зыбучими песками времени». Столетний юбилей Гёте в 1849 прошел практически незамеченным, тогда как день рождения Шиллера десять лет спустя стал настоящим национальным праздником. После провала революции 1848 года освободительное национальное движение собирало силы под звездой этого пылкого певца свободы.