С еще большей остротой ко мне вернулось ощущение нереальности всего происходящего, и мое внимание словно раздвоилось. Я постоянно чувствовала, как мои «внутренние часы» отсчитывают время до момента, когда начнется путь в маленькую комнату в тюрьме штата Флорида – комнату, где стоит грубо сколоченный дубовый стул с кожаными ремнями и электродами; комнату, где спинки черно-белых блестящих свидетельских кресел имеют форму тюльпанов – кресла всегда казались слишком легкомысленными для подобного места. Команда «20/20» отвела меня вниз, где нам подали роскошный обед – гораздо дороже обедов, что мне до сих пор подавали. Однако у меня настолько пересохло во рту, что я не смогла получить от еды настоящего удовольствия. Том, Берни и Боб были очень милы и много шутили.

Они просто работали над очередной интересной историей. Они не были лично причастны к ней. В их положении я бывала тысячи раз. Завтра, 24 января, Тед должен был умереть.

  Наконец в своей книге я дошла до того места, где я честно должна признаться в своих реакциях. Мне было трудно прожить те двадцать четыре часа. Чувство у меня было точно такое же, как тогда, когда я в последний раз видела своего брата Дона. Мы с моим новым мужем довезли его до аэропорта в Сиэтле, всерьез беспокоясь из-за его крайне подавленного состояния. Парадоксальным образом он вместе с моим отцом должен был лететь в Сан-Франциско – туда, где я находилась теперь, – откуда он должен был вернуться в Стэнфорд. Как только они исчезли из поля моего зрения, я разрыдалась.

  Я поняла, что больше никогда не увижу брата. И я ничего не могла поделать. Я не могла остановить Дона на его пути к смерти. Это должно было случиться, и ничто не могло изменить роковой ход вещей. В двадцать лет я впервые ощутила это чувство фатальной неизбежности.

  Когда на следующий день Дон покончил с собой, ему был двадцать один год. Тед был на год старше, когда я в первый раз встретила его. Мой брат был воплощением всего самого доброго и прекрасного, Тед Банди был его полной противоположностью. И тем не менее из-за утраты Дона я всегда ощущала некую внутреннюю связь с Тедом.

  И вот теперь, тридцать лет спустя, Тед должен был умереть, и ничто не могло спасти его. И ничто не должно было его спасти.

  Я попыталась сосредоточиться на застольной беседе. Я ведь ничем не была обязана этому чудовищу Теду. Чудовищу-насильнику-убийце. Он постоянно лгал мне, и он сломал больше человеческих жизней, чем те люди, о которых я когда-либо писала. Сейчас я вспоминала и размышляла не о человеке, а о мифе.