– Я говорю, что не знаю, Энджи. Это правда.

– Но ты мог бы выяснить, если бы захотел?

Снова пауза.

– Не знаю. Если бы и мог, то не уверен, что стал бы это делать.

– Спасибо. До свидания, Хилтон.

– До свидания, Энджи.

Той ночью она сидела в темноте, наблюдая за танцем блох на освещенном песке. Сидела и думала о Бригитте и ее предостережении, о наркотике в кармане куртки и об инъекторе в аптечке. Думала о киберпространстве и о том печальном ощущении замкнутости, какое она испытала с «Оно-Сэндай», ощущении, таком далеком от свободы лоа. Думала о чужих снах, о свивающихся в лабиринт коридорах, о приглушенных тонах древнего ковра… Старик, голова из драгоценных камней, напряженное лицо с зеркалами вместо глаз… И голый, продуваемый ветрами пляж в темноте.

Другой пляж, не в Малибу.

И где-то в сумерках калифорнийского утра, за несколько часов до рассвета, среди коридоров, галерей, лиц, обрывков разговоров, которые она помнила лишь отчасти, проснувшись и увидев белый туман, окутавший окна главной спальни, она вдруг поняла, что вырвала из сна что-то очень важное и унесла это важное с собой через границу, в явь.

Перекатившись на бок, порылась в ящике тумбочки. Нашла ручку «порше», подарок каких-то ассистентов, и нацарапала драгоценные буквы на глянцевой обложке итальянского журнала мод: «Т-Э».

– Вызови Континьюити[50], – приказала она дому за третьей чашкой кофе.

– Здравствуй, Энджи, – сказал Континьюити.

– Была одна пленка с орбиты, мы засняли ее два года назад. Яхта бельгийца… – Она глотнула остывающий кофе. – Как называлось то место, куда он хотел меня отвезти? Робин тогда еще решил, что это дешевка.

– Фрисайд, – сказала экспертная система.

– Кто из наших там работал?

– Тэлли Ишем записала на Фрисайде девять эпизодов.

– Для нее это была не дешевка?

– Это было пятнадцать лет назад. В то время Фрисайд был в моде.