Разумеется, есть гораздо более скрытные способы проникнуть в хорошо охраняемый особняк, но я предпочитаю оставаться в этом мире, окруженная ночным ветерком и далекими криками сов.

Я осторожно отрываю плитку глазированной черепицы и заглядываю в образовавшуюся дыру. Сквозь обрешетку я вижу ярко освещенный зал, вымощенный каменными плитами. В восточном конце сидит на возвышении мужчина средних лет, сосредоточив взгляд на груде свитков. Он медленно перебирает документы. У него на левой щеке родинка, по форме напоминающая бабочку, шея закрыта нефритовым воротником.

Это и есть цзедуши, которого я должна убить.

– Украдешь его жизнь – и твое учение завершится, – сказала Наставница. – Это твое последнее испытание.

– Что такого он сделал, что заслуживает смерти? – спросила я.

– Разве это имеет значение? Достаточно того, что человек, однажды спасший мне жизнь, хочет его смерти и щедро за это заплатил. Мы подпитываем силы честолюбия и соперничества, придерживаясь нашего собственного кодекса.

Я ползу по крыше, мои ноги и ладони плавно скользят по черепице, не производя шума: Наставница научила нас скользить по озеру в долине в марте – когда лед такой тонкий, что даже белки иногда проваливаются и тонут. Я чувствую полное единение с ночью, мои чувства остры, как кончик моего кинжала. К возбуждению примешивается тень печали, подобная первому мазку кисточкой по чистому листу бумаги.

Оказавшись прямо над тем местом, где сидит наместник провинции, я отрываю еще одну плитку, затем другую. Делаю дыру, в которую смогу пролезть. Затем достаю из мешочка крюк, выкрашенный в черный, чтобы не отражать свет, и закидываю его на конек крыши, чтобы когти прочно зацепились. После чего обматываю пояс шелковым шнурком.

Я смотрю вниз – в дыру в крыше. Цзедуши сидит как ни в чем не бывало, не ведая о смертельной угрозе у себя над головой.

Какое-то мгновение мне кажется, будто я опять на раскидистой софоре перед нашим домом, смотрю в просвет между колышущимися листьями на своего отца.

Но это мгновение быстро проходит. Я собираюсь нырнуть, словно баклан, перерезать наместнику глотку, снять с него одежду и посыпать его тело порошком, растворяющим трупы. Затем, пока он будет лежать на каменном полу, дергаясь в последних – предсмертных – судорогах, я поднимусь обратно на крышу и покину особняк. К тому времени как слуги обнаружат то, что останется от тела (по сути дела, один только скелет), меня давно уже и след простынет. Настоятельница объявит, что мое обучение подошло к концу и я стала равной своим сестрам.