Вокруг меня размеренно течет жизнь, баюкая меня, подобно морю облаков на горе, когда я раскачивалась на лианах. Я думаю о словах человека, которого должна убить.

«Миллионы погибнут, когда бунт Лю разольется по всей империи. Сотни тысяч детей останутся сиротами. Несчетные толпы призраков будут бродить по земле: их души не обретут упокоения, поскольку дикие звери будут глодать их трупы».

Я думаю о его сыне и тенях, пляшущих на стенах просторного, пустынного зала. Мое сердце задето музыкой этого мира, такой приземленной и в то же время святой. Мечущиеся в воде песчинки складываются в отдельные лица, смеющиеся, плачущие, полные желаний и чувств.

* * *

На третью ночь полумесяц чуть толще, ветер чуть холоднее, а далекие крики сов звучат более зловеще.

Как и в прошлый раз, я перелезаю через стену, которой обнесен особняк наместника. Ритм часовых не изменился. На этот раз я пригибаюсь еще ниже и двигаюсь еще бесшумнее по тонкому, словно ветка, гребню стены и неровной поверхности черепицы. Я возвращаюсь на знакомое место, отрываю черепицу, которую положила на место два дня назад, и прижимаюсь глазом к щели, чтобы перекрыть сквозняк, ожидая, как вот-вот из темноты выскочат стражники в масках, захлопывая западню.

Страха нет – я готова.

Но нет ни криков тревоги, ни звона гонга. Я смотрю в ярко освещенный зал. Наместник сидит на том же самом месте, разложив перед собой бумаги.

Я прислушиваюсь, ожидая услышать детские шаги. Ничего. Мальчика отправили спать.

Я бросаю взгляд на пол под наместником. Он застлан соломой. Это зрелище сперва ставит меня в тупик, но затем я понимаю, что наместник так проявил заботу о своих слугах. Он не хочет, чтобы его кровь испачкала каменные плиты пола, которые затем придется оттирать.

Мужчина сидит в позе лотоса, закрыв глаза, у него на лице безмятежная улыбка, как у Будды.

Я осторожно кладу черепицу на место и исчезаю в ночи, подобно дуновению ветра.

* * *

– Почему ты не выполнила свое задание? – спрашивает Наставница. Мои сестры стоят у нее за спиной, два архата[92], охраняющих свою повелительницу.

– Он играл со своим сыном, – говорю я, цепляясь за это объяснение, словно за лиану, раскачивающуюся над пропастью.

Наставница вздыхает.

– В следующий раз тебе нужно будет сначала убить ребенка, чтобы тебя ничто не отвлекало.

Я молча качаю головой.

– Это уловка. Он играет на твоем чувстве сострадания. Все правители – актеры, их сердца непроницаемы, словно мрак.

– Возможно, – говорю я. – И тем не менее он сдержал свое слово и был готов умереть от моей руки. Я полагаю, что и другие вещи, сказанные им, также могут быть правдой.