– Мне продолжать?
– Да, давайте. Только она его давно не видела, а когда он приходит, Китти впадает в страшное возбуждение.
Кого «его»?
– Я бы попробовала, если вы не против. Это может разблокировать другие воспоминания.
Фотографию хорошенькой девочки на экране заслонил снимок Дряблой Физиономии. Он держал Китти за руку и улыбался. Рядом, но в то же время отдельно стояла девочка постарше, тоже в школьной форме. Рука Китти снова начала лупить по креслу.
– Черт побери. Нет. Пошел нахрен. Уберите его, нахрен.
– Дочка, все нормально, – начала Пятничная Мамаша, обнимая Китти.
– Ты хочешь сказать, что не любишь своего папу? – переспросила врач.
– Сам виноват.
– В чем виноват?
– Отец Эли. Он сказал. Сам виноват.
– О чем ты говоришь, Китти?
Молчи, сердито приказала себе Китти. Не дай машине себя запугать.
– Ты знаешь. – Она оттолкнула Пятничную Мамашу здоровой рукой. – Ты все знаешь.
– Перестаньте, – Пятничная Мамаша уже плакала. – Хватит! Она слишком перевозбудилась. Выключите прибор!
Именно фотография Дряблой Физиономии выпустила на волю это воспоминание. Начищенные до блеска школьные туфли. Подпрыгивают школьные сумки. Подлетают светлые косички. Три пары ног. – Ты не посмеешь! Она толкает меня. А я толкаю ее. Земля кружится. Крик. Почти дошли. Почти в безопасности. «Не умирай! Не умирай!» Тишина. Кровь. Моя сестра Эли. Ванесса. Машина Криспина. Черт, теперь я вспомнила. Все. Я только рассказать не могу.